Так проходит немало дней. Иногда я наталкиваюсь на Морти. Он хочет поговорить, но я убегаю. Не собираюсь выслушивать то, что и сама прекрасно понимаю. Запираюсь в  зале и занимаюсь до тех пор, пока ноги не взвывают, а тело не валится от усталости. Меня только тренировки и спасают. Они изматывают, и я засыпаю, несмотря на то, хочу я этого или нет. В противном случае закрыть глаза и не увидеть кошмар – гнилое дело. Постоянно мне видится лицо Спенсера Доусена, лицо Сомерсета и почему-то лицо отца. Правда, он не причиняет мне боль. Он просто во мне разочарован.

Саймон приходит каждый день, но мы не общаемся. Он встречает меня в коридоре, а потом уходит в комнату Венеры. Я знаю, что парень хочет помириться, но не могу найти в себе силы согласиться. Мне комфортно быть одной. Да. Точнее, может, и нет, но просто я не вижу смысла и дальше втягивать его в это безумие. Я помню, что сама пригласила его в дом Морти, но, может, я ошиблась? Может, нужно было отпустить его?

Тупые мысли. Они не дают мне покоя. Честно, я и не знаю, из-за чего ломать голову усерднее: из-за Сомерсета, из-за Доусена, из-за Саймона или Венеры. А, может, даже из-за Хантера Эмброуза, которого уже не один день пытает Цимерман на чердаке? Я не слышу криков, но часто вижу старика с окровавленными руками. Жуткое зрелище. Сегодня день такой же, как и все предыдущие дни. Я выхожу из коморки, бреду по пустому коридору в зеркальную комнату и ни о чем не думаю. Иногда мне кажется, что я превратилась в нечто несуществующее. Что сейчас отличает меня от моего отражения? Ничего. Я погрязла там, где нет места ни рассуждениям, ни эмоциям. Я, возможно, готовлю себя к какой-то битве и знаю, что должна завершить дело столетней давности, но в то же время, я абсолютно не врубаюсь, что со мной творится. Я несусь по залу, моя копия несется следом за мной, мы все вертимся и вертимся в этом круговороте, бежим, рвемся куда-то изо всех сил. Нам без разницы, куда именно. Мы просто пытаемся испариться. И я ощущаю, как горят легкие, и ноги меня уже не держат, и копия в зеркале валится на пол, я тоже на полу, и я смотрю на свои руки, а на них кровь. Поднимаю взгляд,встречаюсь им со смазанным отражением. И я не вижу себя больше. Наверно, я схожу с ума.

- Черт, - прохожусь пальцами по волосам. Впервые во мне так пусто. Облокачиваюсь спиной о зеркало и закрываю ладонями лицо. Мне никто не нужен. Я со всем справлюсь в одиночку. Но почему же тогда мне так паршиво?

- Мистер Цимерман сказал, ты занималась спортом, - неожиданно говорит знакомый голос, и я поднимаю голову. Венера стоит на пороге и неуверенно мнет перед собой руки. Она вновь кажется мне хрустальной. – Это правда?

Я вздыхаю. Не уверена, что хочу с ней разговаривать, но и прогонять ее нет сил.

- Да. Было дело.

- И каким видом спорта?

- Гимнастикой.

- Серьезно?

- Я угробила на нее шесть лет. Но потом бросила: надоело издеваться над собой, над своим телом. Ты ведь знаешь, что гимнасткам даже парней иметь запрещается.

- Почему? – У Венеры удивительные глаза. Они светлые и блестящие, как у ребенка, который только начал познавать мир. – Что в этом такого? Занимает много времени?

- Причем тут время. Дело в гормонах. Ну, ты понимаешь, о чем я.

Прескотт смущенно усмехается. Подходит ко мне и медленно усаживается рядом. У нее вид какой-то испуганный, и я недоверчиво морщу лоб.

- Что? – интересуюсь я. – Только не говори, что ты не в курсе.

- Просто…, ну, знаешь я…, это сложно. – Девушкаприкусывает губу. – Я жила одна так долго, и со мной рядом не было того, кто пояснил бы, что к чему.