Торганов прислонился к стене, но тут же отстранился и на всякий случай стряхнул пыль. Сел на свой чемодан и обвел взглядом лестничную площадку. Четыре квартиры, в них живут люди, имена и внешность которых он не помнит. Что-то всплывало в памяти, какие-то события и разговоры, но вспоминалось так нечетко, будто он бывал в этом доме редко и мимоходом. На этой площадке жил его одноклассник, но Торганов даже его фамилию помнил смутно. Может, и не стоило приезжать сюда, может, надо было лететь прямым рейсом в Москву, чтобы не сидеть сейчас на чемодане возле ободранной двери в детство и не мучиться, пытаясь вспомнить то, что и не нужно знать.

Отец, вероятно, на работе. Ему пятьдесят пять. Если у него новая семья, очевидно, и жена тоже работает. А бабушка? Жива ли она? В последний раз Николай разговаривал с отцом по телефону лет семь назад, когда у него еще только начиналась совместная жизнь с Джозефиной. Потом у отца сменился номер телефона, и Николай даже не пытался узнать новый, отправлял иногда запечатанные в конверт открытки с поздравлениями к Новому году или к Рождеству. Отец поначалу писал часто, потом все реже, а за два последних года – ни одного послания от него не было. То ли ему надоело отправлять письма в никуда, то ли обиделся на невнимание сына, а может, понял, что не нужен ему, и не хотел навязываться со своими проблемами, со своей бедностью, наконец.

Николай поднялся с чемодана, позвонил в соседнюю квартиру и почти сразу услышал за дверью приглушенный шепот:

– Кто там?

– Я к Торгановым приехал, к соседям вашим, а их нет.

– Правильно: нет их, – подтвердил женский голос.

– А когда будут, не могли бы сказать?

– Откуда мне знать? Они же теперь в Москве живут.

– Как в Москве? – удивился Николай. – И бабушка тоже?

Про бабушку он спросил специально, чтобы узнать – жива ли она. В этот момент лифт прогромыхал мимо, опускаясь вниз. За дверью соседей стояла тишина. Торганов понял, что за ним внимательно наблюдают в глазок.

– Я – сын Александра Михайловича, – громко произнес Николай, – вы не могли бы ответить?

– Я никому ничего не должна и вам докладывать не обязана, – отозвался сердитый женский голос. – Какой такой сын? У бывших соседей две дочки.

Лифт внизу остановился. Кто-то вошел в него, и кабина поползла наверх. Николай достал из пиджака старый советский паспорт и показал в глазок.

– Посмотрите: вот моя фамилия. А вот здесь – штамп с пропиской. Я прописан именно здесь. С другим вашим соседом Сергеевым в одном классе учился…

– Отойдите от двери, а то я милицию вызову.

– Простите, но я…

В этот момент на этаже остановился лифт. Из него на площадку вышел светловолосый мужчина, бросил взгляд на Торганова и пошел к двери квартиры напротив. Достал из кармана ключ, попытался вставить его в замочную скважину. Промахнулся, выругался вполголоса, посмотрел на Николая и прищурился:

– Колька, что ли? Хорошо выглядишь, блин, как я погляжу. А твоих нет: они в Москву слиняли. Давай ко мне! Ну, че смотришь, будто не узнаешь кореша? Я – Валька Серегин.

– Узнал, конечно, – неуверенно произнес Торганов и, обернувшись к соседской двери, сказал: – Простите, не смею больше беспокоить.

Подхватил чемодан и пошел через площадку.

– Не смеет он! – усмехнулся бывший одноклассник, заходя в свою квартиру, откуда пахнуло кислой капустой. – Как уехал в свою Израиловку, так сразу робким стал. А помнишь, как мы две бутылки водяры в универсаме стырили? Не боялся тогда!

Похоже, что в голове Вальки Серегина перепутались все воспоминания.