– Думаю, что вы правы.

– Тогда мне нужны ее фамилия, сэр, и ее адрес.

Луис Ли молчал так долго, что Спенсер заволновался. Наконец он заговорил:

– Мистер Грант, я родился в Китае. Когда я был ребенком, нам пришлось бежать от коммунистов, и мы эмигрировали во Вьетнам, в Ханой, где в то время хозяйничали французы. Мы потеряли все, но это было лучше, чем оказаться среди десятков миллионов, уничтоженных Председателем Мао.

Хотя Спенсер и не был уверен, что история жизни этого человека имеет какое-то отношение к его делам, он чувствовал, что какая-то связь между ними есть и вскоре он поймет, в чем она заключается. Хотя мистер Ли был китайцем, но в нем не было ничего загадочного. В сущности, он был достаточно откровенен и прям, как любой житель Новой Англии.

– Китайцам нелегко приходилось во Вьетнаме. Жизнь была тяжелой. Однако французы обещали защитить нас от коммунистов. Они нас предали. Когда в 1954 году Вьетнам разделился на две части, я был еще совсем мальчиком. И нам опять пришлось бежать, мы уехали в Южный Вьетнам – и потеряли все.

– Понимаю.

– Нет. До вас начало кое-что доходить, но вы еще не понимаете. Через год началась гражданская война. В 1959-м моя сестра погибла на улице от выстрела снайпера. Три года спустя, через неделю после того, как Джон Кеннеди пообещал, что Соединенные Штаты помогут нам, от взрыва бомбы, подложенной в автобус террористами, погиб в Сайгоне мой отец.

Ли закрыл глаза и сжал руки. Казалось, он не вспоминает, а молится.

Спенсер ждал.

– В конце апреля 1975 года пал Сайгон, мне было тридцать, у меня было четверо детей и жена Мей. Моя мать была еще жива, и мы жили вместе с одним из моих трех братьев и его двумя детьми. Нас было десять человек в семье. А после шести месяцев террора погибли моя мать, брат, одна из моих племянниц и один из моих сыновей. Я не мог спасти их. Нас осталось шестеро... и мы решили бежать морем. С нами было еще тридцать два человека.

– "Люди на лодках", – произнес Спенсер сочувственно, поскольку он тоже знал, что значит оторваться от прошлого, от привычного уклада и броситься в плавание в страхе за свою жизнь, пытаясь выжить и спастись.

Не открывая глаз, таким тоном, будто он рассказывает о загородной прогулке, Ли продолжал:

– Однажды, когда штормило, на наше судно напали пираты. Это был военный катер вьетконговцев. То же самое, что пираты. Они убивали мужчин, насиловали и убивали женщин, забирали себе наши жалкие пожитки. Восемнадцать из тридцати восьми погибли, отражая их нападение. Одним из них был мой сын. Ему было десять лет. Его застрелили. Я ничего не мог сделать. Остальные спаслись, потому что погода ухудшилась, поднялись большие волны, и катер срочно ретировался. От пиратов нас спас шторм. Но сильными волнами двоих смыло за борт. И нас осталось восемнадцать человек. Когда погода улучшилась, наше судно, сильно потрепанное, с неработающим двигателем, без парусов и с неисправной рацией, оказалось посреди Южно-Китайского моря.

Спенсер не мог больше смотреть на его спокойно-каменное лицо. Но он и не мог отвести от него глаз.

– Мы дрейфовали шесть дней. Жара была невыносимой. Не было питьевой воды. Очень мало пищи. Прежде чем нас заметили с американского военного судна и спасли, умерли одна женщина и четыре ребенка. В том числе моя дочь – она умерла от жажды. Я не мог ее спасти. Я не мог никого спасти. Из десяти человек моих близких, переживших падение Сайгона, осталось лишь четверо. Моя жена, еще одна дочь – единственный мой ребенок, оставшийся в живых, – и моя племянница. И я.

– Очень вам сочувствую, – сказал Спенсер, но слова не могли выразить истинных чувств и прозвучали фальшиво.