— Уже молюсь, — кивнул англичанин.

Ракоци, вновь ожившему, показалось, что он идет по битым стеклам. Попытка пошевелить пальцами ног только усилила муку.

— Тихо, — шепнул ему Лавелл. — Ни звука.

Ракоци скривил губы. Ему отчаянно захотелось показать своим спутниками, что он все понимает и будет молчать, но предпринятое усилие вновь лишило его сознания.

— Не могу, — сказал Лавелл жалобно. — Его спина… меня от нее мутит.

— Бьюсь об заклад, ему тоже не лучше, — отрезал Борис. — Возьмите себя в руки. — Оглядев ночную, неестественно пустынную Красную площадь, он добавил: — Здесь придется поторопиться.

— Стойте, — промычал Лавелл, когда они добрались до базарных рядов. — Мне надобно отдышаться. — Он машинально оперся на Ракоци, но тут же отпрянул, услышав ответный мучительный стон.

— Только недолго, — предупредил Борис внимательно изучая подходы к улице, на которую им предстояло свернуть. Он подавил нервный зевок. — Нам нельзя мешкать. Скоро поднимутся подмастерья.

— Я понимаю, я все понимаю, — учащенно дыша, пробормотал англичанин и уже громче спросил: — Как полагаете, наши усилия не напрасны?

— Нет, покуда он жив, — отозвался Борис потом сказал с видимой неохотой: — Впрочем, возможно, смерть явилась бы для него благом. Не знаю, срастутся ли кости и мышцы, а если срастутся, то как? Боюсь, он нас проклянет за такую услугу.

Ракоци, чье сознание на мгновение прояснилось, попытался заверить своих спасителей, что все будет хорошо, что он обязательно выживет и непременно оправится. Настолько, что от жутких ран не останется и следа. Но язык не повиновался ему, а мысли начали путаться, затем в глазах завертелись круги, растворившиеся в объявшем всю вселенную мраке.

— Но мы не могли его бросить, — возразил Лавелл. — В этом жутком дворе, среди крыс.

— Нет, разумеется, — ответил Борис и вновь осмотрел улицу. — Нам лучше бы поспешить. Заутреню служат рано, а паломники встают еще раньше. — Он становился все беспокойнее, промедление истощало его силы в той же степени, в какой вливало их в англичанина. — Нельзя допустить, чтобы нас кто-нибудь увидал.

— Беды в том не будет, — сказал рассудительно Лавелл. — Паломники ведь не местные жители — кто может вас опознать? А уж меня и подавно.

— Одной пары глаз будет достаточно, — пробормотал Борис. — Как и одного-единственного свидетельства. Русские дознаватели очень дотошны, а у стражи цепкая хватка. Опрашивать примутся всех, хотя бы этих бедняг. — Он указал на группу нищих, спавших под стенкой ближайшего здания. — Они вроде спят, а ну как кто-нибудь бодрствует? И за чашку похлебки выложит, что творилось тут в эту ночь? — Он помолчал. — Перебить их мы не можем. Будет лишь хуже.

— Сейчас темно, — заметил Лавелл, внутренне вострепетав. — Что они могут увидеть? И потом, вы одеты в малоприметное платье, я — также. А наш подопечный вообще, можно сказать, не одет. Кто заподозрит, что я — английский ученый, а вы — русский вельможа, даже если угадают, что с нами преступник? Думаю, что никто.

— Они скажут, что видели двоих с виду знатных людей, тащивших на себе чье-то тело, — свирепо ощерился Годунов.

— Двое с виду знатных людей ведут домой третьего. Что в том необычного? — вопросил патетически Лавелл, мысленно пребывая скорее в Лондоне, чем в Москве.

Борис это понял и сплюнул.

— С вами, видать, не столкуешься, — бросил он в сердцах.