Борис несколько раз кивнул, но взгляд его был недоверчив.

— Прекрасно, — сказал он, помедлив. — Господь да поможет вам.

До Ракоци, лежавшего лицом вниз на столе, голоса доносились откуда-то издалека. Он мог различать слова, но не их смысл и страстно мечтал вновь забыться. Ему не хотелось даже дышать, так как дыхание бередило перебитые ребра, что отзывалось в истерзанном теле чудовищной болью.

Борис, осенив себя крестным знамением, засопел. Заверения Роджера были приняты им без восторга. Он обвел кладовую рассеянным взглядом, потом уронил:

— Задержка графа в Москве чревата смертельной угрозой. Как, впрочем, и его нахождение в пределах России.

Он не стал уточнять, кому именно угрожает опасность, но Лавелл понял его.

— Борис Федорович, — заявил он с решительным видом. — Я знаю, на какой риск вы пошли, согласившись помочь без вины пострадавшему графу. Но, подумайте сами, кому об этом известно? Только мне и Роджеру. А мы будем молчать.

— Не сомневаюсь, — отозвался Борис, дивясь простодушию англичанина и одновременно им восхищаясь. — Простите. Рискую не только я, но, безусловно, и вы. — Он помолчал, рассматривая ярлыки на коробках, потом снова заговорил: — Скажите графу, когда он придет в себя, что я выполнил его пожелание. Ксения Евгеньевна будет жить под Владимиром в загородном имении Николая Григорьевича Данилова. Он мой дальний родственник, и я с ним договорился. Его жена также согласна ее принять. Ксении Евгеньевне выделят дом — отдельный, с прислугой, и она будет жить там в своей воле на те средства, что граф поручил мне ей передать.

Роджер сгреб в сторону окровавленные лохмотья и поднял глаза.

— Хозяин будет вам очень признателен, — сказал он с поклоном.

Борис повел плечами.

— Тут не за что благодарить. Я делаю только то, что считаю нужным, и не успокоюсь, пока не смою пятно позора с имени твоего господина. — Он повернулся к Лавеллу: — И нашего с вами друга, Бенедикт.

— О! — воскликнул тот изумленно. — Это, конечно, весьма достойное устремление, но также и… дополнительный риск.

Борис вздохнул.

— То, что мы наблюдаем теперь, отнюдь не борьба против колдунов или иноверцев. Воюют бояре — друг против друга. Граф был попросту втянут в борьбу. Он пострадал… и в немалой степени из-за меня. А посему я вправе считать, что мне нанесли оскорбление.

Англичанин кивнул.

— Да, понимаю, это вопрос чести.

Ракоци попытался возразить им обоим, однако ему удалось выдавить из себя одно лишь беспомощное мычание. Тогда он попробовал протестующе воздеть руку, но, ошарашенный волной боли, вновь погрузился в небытие.

Роджер удалил с тела хозяина последние лоскуты доломана и призадумался, оглядывая рейтузы. Сильно располосованные, однако не сплошь, они являли собой некоторую проблему. Стягивать с переломанных ног их никоим образом было нельзя. Он завертел головой в поисках ножниц и удовлетворенно кивнул, когда те обнаружились на одной из ближайших полок.

Годунов между тем вновь нахмурился и озабоченно потер лоб.

— Скоро ударят колокола, я должен вернуться в Кремль. — Он хлопнул Лавелла по рукаву. — И вы не торчите тут долго. К вам могут явиться с расспросами, надо создать впечатление, что вы эту ночь провели у себя. Так будет спокойнее и для него, — он кивком указал на Ракоци, — и для вас, между прочим.

— Да, — сказал Лавелл. — Я понимаю.

— В таком случае разрешите откланяться. И вот еще что. Не пытайтесь связаться со мной, даже если это покажется вам необходимым. В случае чего я сам пришлю к вам посыльного.