— Хорошо, что вы еще не ушли, — обратился он к Лариске. — Это из городской звонили, из управления общего надзора. Старший прокурор жалуется, что у знакомых его, перед домом, траншею какую-то копали и, видимо, задели телефонный кабель. Траншею потом зарыли, а телефон у них так и не работает. Вы уж разберитесь, пусть траншею раскопают и посмотрят, что там с кабелем, вот адрес.

Лариска снова кивнула и застрочила в блокноте. Я краем глаза заглянула ей через плечо; там торопливым Ларискиным почерком было написано: «Канава — закопать. Траншея — раскопать»…

Наконец Лариска была отпущена с аудиенции, и я поежилась, ожидая, что вот сейчас суровый прокурор примется за меня. Моя проблема с психом показалась мне вдруг такой незначительной на фоне грядущих раскопок канав и траншей, что я устыдилась. Но прокурор, видимо, уже истощил свои душевные силы на ниве общего надзора; взяв у меня рапорт, он пробежал его глазами и милостиво кивнул, — свободна, мол.

— Поторопите Горчакова, — кинул он мне вслед.

Я вылетела из прокурорского кабинета, не веря своему счастью, и прислонилась к притолоке с наружной стороны двери, чтобы перевести дыхание. Интересно, почему этот новый начальник оказывает на меня такое… как бы это выразить… парализующее действие? На меня, пережившую столько дворцовых переворотов и катаклизмов, уже научившуюся спорить с начальниками, а если убедить их не удавалось — то все равно поступать так, как я считаю нужным. Да что там, я даже говорить научилась все, что хочу, а это будет покруче, чем поступать на свое усмотрение, вопреки воле начальства. Я знаю, кое-кто из моих коллег умеет плевать на политические интересы и делать все по закону, несмотря на толстые намеки руководящих товарищей, однако если требуется просто сказать то, что думаешь, у них сразу горло перехватывает.

Рядом со мной кто-то шумно вздохнул; скосив глаза, я увидела Лариску, притулившуюся в самом углу приемной. Она грустно смотрела в свой блокнот.

— Маш, — позвала она слабым голосом, — ты не помнишь, я правильно записала? Канаву закопать, траншею — раскопать? Или наоборот?

Я присела рядом с ней и приобняла ее за плечи.

— Лариска, зачем тебе все это надо? «Траншею закопать, канаву раскопать»? Ты же юрист, а не шпалоукладчица.

— Хорошо тебе говорить, — вздохнула она. — Ты замужем, а я одна своего тяну, и мама больная на мне. Еще два с половиной года помучиться, и все. Хоть прокурорскую пенсию заработаю. Ты же знаешь, я на вечернем училась и в суде работала, секретарем судебного заседания. Говорили мне нормальные люди, иди в судьи, а я все — обвинение хочу поддерживать, в прокуратуре хочу работать. Вот и напоролась.

— Чего — напоролась?. — возразила я. — Ты замечательный была гособвинитель. Тебя судьи на руках носили. И следователи тоже.

— А! — отмахнулась Лариска. — Я про это уже забыла. И потом, опять заговорили про то, что поддержание гособвинения отдадут в Министерство юстиции. И что бы я делала?

— Ушла бы в Министерство юстиции, — пожала я плечами. На самом деле, регулярно вспухающие слухи о реформировании прокуратуры, о передаче следствия в особый комитет, о разгоне надзоров, о делегировании другим органам чисто прокурорских функций вроде поддержания обвинения в суде, а главное — шараханья руководства прокуратуры от тридцать седьмого года к девяносто третьему и обратно сделали свое дело: хорошо почистили прокурорские ряды от опытных и грамотных людей, которым надоело балансировать между совестью и приказами Генерального и все время, несмотря на качество и количество работы, ждать увольнения.

— Ну да, в моем возрасте только туда-сюда бегать. Так вот, я когда факультет закончила, сразу рванула в прокуратуру. А моя судья мне звонит и говорит, прямо захлебываясь: ой, Лариска, счастливая ты, у тебя пенсия будет целых сто пятьдесят рублей! Представляешь? А мне тогда до пенсии было как до царствия небесного.