И он не стал им ничего говорить, он просто оттолкнулся от древесного ствола, и неверными шагами побрел по аллее. Он хотел сразу же вырваться, остаться в одиночестве, чтобы разобраться со своими чувствами...

Они следовали за ним, они вновь и вновь восклицали; спрашивали - куда он идет, когда они вновь будут пить. Михаил ничего не отвечал, просто упрямо, шаг за шагом, продвигался вперед...

Так он дошел до своей квартиры, уже возле самой двери обернулся, обратился к ним:

- Оставьте меня, пожалуйста!.. Мне надо с жизнью своей разобраться, с совестью своею. Одному побыть... Долго, долго надо одному быть!..

В их мутных глазах проступило удивление: не ожидали они таких искренних, таких сильных чувств - он же прямо-таки молил, в исступлении эти слова проговаривал - вот уже и слезы по его щекам покатились. И не известно еще, чем бы это закончилось, если бы дверь за его спиной резко не распахнулось, и он с грохотом не повалился в коридор. Один из дружков усмехнулся, другой выплеснул несколько нецензурных выражений...

Над Михаилом возвышалась его жена - жирная, уродливая, тупая бабища; от которой несло винно-водочным перегаром. Она и вернулась от своей подружки, потому только, что напилась - стало быть и смелости набралась, решила устроить ненавистному мужу большой скандал с избиением.

И бред, который тянулся уже много-много времени, получил продолжение. Прежде всего, она его хорошенько пнула, и визгливо стала выкрикивать совершенно бессмысленную, умоисступленную ругань. И какая в ней ярость была! Накопилось, накопилось за многие годы!.. В коридоре клокотал ад - могло совершится убийство - одно из тех убийств про которые в газетах помещают короткие предложения, вроде: "На улице такой-то в пьяной ссоре муж/жена убил/а, супругу/а". Однако, вдруг подхватила его за руку, и с неженской силой, вздернула вверх, змеей зашипела - не ладонью, кулаком с размаху в щеку ударила. Михаил не сопротивлялся - он только стенал - он жаждал вырваться из этого ада, но чувствовал, что слишком слабый. А тут вступились дружки - они перехватили жену за руки, и с немалыми усилиями (и это-то два здоровых мужика), смогли оттащить ее от Михаила на кухню. На несколько мгновений Михаил оказался в одиночестве, и он шагнул к двери - надо бежать за город, бежать в тишину лесов; найти там покой, лежать на снегу, не слышать ничего, кроме шепота падающего снега, не видеть ничего, кроме задумчивых туч над темными ветвями... Но он был слишком слаб! Только два шага и смог сделать, а там колени его подогнулись, и он, с мучительным стоном, опустился на тумбочку, которая в притык стояла к распахнутой, манящей к свободе двери - он сшиб на пол пустую бутылку, которая на этой тумбочке валялась, и вот один из дружков захлопнул дверь, а его, Михаила, подхватил на руку, и буквально протащил на пустующую, грязную кухню, где за залепленным столом уже восседала его супруга, уже наливала второй стакан из только что открытой бутылки "Столичной". Второй дружок сидел рядом, и по-пьяному искренним голосом втолковывал ей, что, мол, ее супруг, на самом то деле, мужик что надо, мужик ее любящий, ну а какой русский мужик без водочки родимой... и лепетал, и бормотал, и выкрикивал тот пьяный бред, который обычно в таких случаях и звучит. Жена его слушала, кивала, а когда проглотила третий стакан, то махнула своей жирной ручищей, и презрительно взглянув своими блеклыми, словно бельмами завешенными глазами на Михаила, тут же перевела их на говорливо дружка - и взгляд был уже похотливым.