Михаил приготовил несколько новых компрессов и положил на раны, плотно закрыв их. Ее страх, ее отвращение, ее ощущение предательства бились внутри его, заставляя испытывать желание оплакать и ее, и их обоих.

— То, чем я занимался с тобой, — не то же самое, что использовать человеческую женщину для удовлетворения. Мы не просто доставляли друг другу удовольствие — мое тело опознало тебя как Спутницу жизни. Я был не в состоянии не откликнуться на зов. Мне надо было выбрать смерть. Ритуал требовал обмена кровью. Но это не физический голод, это любовный обмен, подтверждение любви и доверия. Когда я в первый раз взял твою кровь, я невольно взял слишком много, сбитый с толку невероятным наслаждением. Я потерял самообладание. Я поступил неправильно, связав тебя с собой и не объяснив тебе, что это означает. Но я позволил тебе сделать выбор. Это ты не можешь отрицать.

Рейвен взглянула на него, читая печаль в его темных глазах, в которых притаился страх за нее. Ей хотелось прикоснуться к нему, чтобы его лицо разгладилось, убедить, что она справится со всем этим, но ее сознание не могло принять то, что он говорил.

— Я бы выбрал смерть, если б ты позволила мне пойти с тобой. — Он нежно убрал волосы с ее лица. — Ты это знаешь, Рейвен. Я мог спасти тебя только одним способом — сделать одной из нас. Ты выбрала жизнь.

Я не знала, что делала.

— А если бы знала, выбрала бы смерть для меня?

Ее синие глаза, растерянные и смущенные, всматривались в его черты.

Освободи меня, Михаил. Я не хочу лежать, совершенно беспомощная.

Михаил прикрыл ее тело тонкой простыней.

— Твои раны очень серьезны, тебе нужны кровь, исцеление и сон. Тебе нельзя прыгать с места на место.

Она посмотрела на него сурово.

Михаил дотронулся до ее подбородка. И отпустил ее, а сам продолжал пристально смотреть ей в глаза.

— Ответь мне, малышка. Зная, кто мы такие, можешь ли ты отправить меня в вечную тьму?

Она предприняла последнюю попытку освободиться из-под его власти. Часть ее все еще не могла поверить в то, что происходит. Часть старалась понять и быть справедливой.

— Я говорила, я могу принять тебя — даже любить — таким, какой ты есть, Михаил. Это было верно тогда, верно и сейчас.

Она была так слаба, что едва могла говорить.

— Я знаю, ты хороший человек, в тебе нет ничего дьявольского. Отец Хаммер сказал, что я не могу судить тебя по нашим законам, и я не собираюсь это делать. Нет, я бы выбрала для тебя жизнь. Я люблю тебя.

Из-за него в ее глазах было слишком много горя, и он не испытал облегчения.

— Но? — продолжил он тихо.

— Я могу принять это в тебе, Михаил, но не в себе. Я никогда не смогу пить кровь. От одной мысли об этом мне делается плохо. — Она тронула свои губы языком. — Ты можешь обратить меня обратно? Переливанием крови, например?

Он с сожалением покачал головой.

— Тогда позволь мне умереть. Только мне. Если любишь меня, отпусти.

Глаза Михаила потемнели, загораясь.

— Ты не понимаешь. Ты — моя жизнь. Мое сердце. Нет Михаила без Рейвен. Если ты пожелаешь погрузиться в вечную темноту, я должен буду последовать за тобой. Я никогда не знал такой боли, не знал любви, пока не нашел тебя. Ты воздух, которым я дышу, кровь в моих венах, моя радость, мои слезы, все, что я чувствую. Я бы никогда не пожелал бесплодного, бессмысленного существования. Мучения, которые ты испытала за несколько часов без ментальной связи между нами, ничто по сравнению с адом, на который ты хочешь меня обречь.

— Михаил, — прошептала она, — я не карпатка.

— Теперь да, малышка. Пожалуйста, дай себе время, чтобы исцелиться, понять все это и приспособиться.

Он умолял ее, голос у него был тихий и убедительный.