— Ну, в то, что я пью кровь… В чисто фигуральном смысле, разумеется.

— В фигуральном… Марат Иванович, а ты уверен, что ей известно это слово — фигуральный?

— Перестань, Илларион. Она очень хорошая девочка, из прекрасной семьи, умненькая… Поступала в университет, но провалилась…

— Гм, — сказал Илларион. — Экзамены как будто еще не начались.

— Ну, это было в прошлом году. Ну что ты сегодня, как ежик? Вернее, как репей. Прицепился к ребенку… Расскажи лучше, как живешь.

— Да как живу… Как всегда, в общем. То так, то этак.

— Как всегда?

Марат Иванович перестал возиться с фарфоровым заварочным чайником и посмотрел на Иллариона через плечо, по-птичьи повернув голову. Его глаза поблескивали из-под косматых бровей пронзительно и остро. Пигулевский, конечно, не мог знать, как Илларион провел эти три месяца, но он был умен и наверняка строил какие-то предположения по этому поводу.

Забродов выдержал этот взгляд, не моргнув глазом. Пигулевский едва заметно пожал плечами, отвернулся и возобновил свои манипуляции с чайником.

— Признаюсь тебе, — сказал он, — что я буквально сгораю от любопытства. Ты мечешься, ты небрит и взъерошен, ты совершенно неприличным образом вымогаешь у меня кучу какого-то ни на что не годного хлама, ты заставляешь меня бегать по другим антикварам и заниматься тем же… Потом ты исчезаешь на три с лишним месяца, возвращаешься и почему-то долго прячешься от людей. И при этом выясняется, что у тебя все как всегда! Прости, конечно, но поверить в рассказанную тобой сказку о гастролях какого-то никому не известного любительского театра, для которого тебе понадобился реквизит, я просто не в состоянии. Во-первых, какое отношение ты имеешь к театру? Во-вторых, где это видано, чтобы любительский театр добывал реквизит по антикварным магазинам? А в-третьих…

— Погоди, Марат Иванович, — вздохнул Илларион. Пигулевский умолк на полуслове, но видно было, что он сказал далеко не все и продолжает тихо клокотать, как стоящий на медленном огне чайник. — Погоди. Давай по порядку. Ты ведь знаешь меня не первый год, правда? Не спорю, я немного солгал, когда просил тебя одолжить мне весь этот, как ты выразился, хлам. Но я обещал вернуть все в целости, и я сдержал слово. Я тебе очень благодарен за все, но, видишь ли, я дал слово еще одному человеку. Я пообещал ему сохранить в секрете то, чем занимался на протяжении этих трех месяцев. Как ты думаешь, хватит у меня духу сдержать слово?

— Ну, конечно, — проворчал Пигулевский, накрывая чайник сложенной вчетверо салфеткой. — Конечно! Каменные плечи, железные мускулы, стальной характер и слово тверже алмаза… Аферист.

Илларион громко фыркнул.

— Ну, Марат Иванович! Ну какой же из меня аферист?

— А вот такой! — запальчиво ответил старик и вдруг погрустнел. Аферист — это было любимое ругательство моей мамы. Она всегда меня так называла, когда я… ну, в общем, шалил. Мама, мама… Ну, ничего, осталось недолго. Скоро мы с ней встретимся. Так и вижу эту картину: приземляюсь я на облаке и вместо ангельского хора слышу: «Явился, аферист! Посмотрите на него, в каком он виде! Подойди и объясни своей глупой маме, где ты так долго бегал?»

Илларион посмотрел на Пигулевского. Пигулевский выглядел неважно. Надо что-то делать, подумал Илларион и, вынув из кармана сигарету, самым небрежным тоном поинтересовался:

— Ну, а ты как, Марат Иванович? По-прежнему толкаешь фальшивки по цене раритетов?

Старик немедленно вскипел, забыв и о маме, и о предстоящем ему в скором времени переселении в лучший мир.

— Мальчишка! — скрипучим старческим фальцетом выкрикнул он.