— И звук совсем другой, — согласился Леха, тоже несколько секунд послушал и повернул ко мне изумленное лицо. — Странная такая музычка, да? Не то вокал, не то инструмент какой, ну, в который дуют… Жуть, словом. Нет, хорошо, что я ночером не стал прислушиваться, одному трудно такое вынести.

Я кивнул и умолк, то же сделал и Леха. Вой пробирал до костей, создавая ни с чем не сравнимое чувство дискомфорта. Представьте, что по всем сосудам организма пустили слабый разряд, и вы получите приблизительное представление.

Мелодия, производимая зомби, отличалась, мягко говоря, своеобразием. Она то долго лилась на одной ноте, то вдруг быстро менялась, ненадолго обрастала неуловимым для разума рисунком и вновь скатывалась к монотонной тянучке. Несмотря на то, что я был посредственно знаком с музыкальной теорией, меня не покидала уверенность, что они поют на одной из самых нижних октав, что способно различить ухо человека, изредка взбираясь на одну-две октавы повыше. Или же мы слышим только «верхушку», а остальное остается за пределами слухового восприятия.

Я вспомнил, как после встречи с зараженными на подъезде к Гданьску название «зомби» показалось мне отжившим свое. Какие это к черту зомби? Они больше не имеют ничего общего ни с нами, ни вообще с чем-либо, что людям только доводилось видеть, даже в кино. Они — чужие, инородцы, даже пришельцы, как угодно. Хотя, тот же Леха наверняка продолжит по инерции называть их зомби, ему уж точно не хочется морочить себе голову придумыванием новых названий, так почему этим должен заморачиваться я? Зомби и зомби, какие уж есть. А других и не будет.

Чужаки исторгали из себя басовые частоты с такой слаженностью, какой бы мог позавидовать любой хор. Это у них выходило лучше всего, басы прекрасно заполняли панораму, не оставляя свободного места.

Мы, конечно, наслаждались потусторонним искусством издалека, но что-то подсказывало мне, что и вблизи ни я, ни Леха не нашли бы, к чему придраться. И не успели бы найти, в момент свихнувшись.

— Они как киборги, — посмотрел я на Леху. — Биороботы настоящие, со стопроцентной дисциплиной. Такой даже у греческой фаланги не было.

Леха уныло кивнул — его раздражало все непонятное — и тут постучали в дверь. Мы разом повернулись на стук. Леха ткнул меня в бок — давай, мол, скажи что-нибудь, попроси обождать. Но я не успел.

В комнату вошла приятная женщина лет пятидесяти с крашенными светлыми волосами до плеч и большими зелеными глазами. Она была закутана в бледно-розовый домашний халат, а на ногах носила смешные тапочки в виде двух довольно улыбающихся собачьих морд.

— Добрый день, меня зовут Барбара, — улыбнулась она и протянула мне руку.

— Дмитрий, очень приятно.

— Твой друг, — женщина кивнула на Леху, — сказал, что ты говоришь по-польски.

— Да, я учился здесь неподалеку.

— Да? Как здорово! То есть… — Барбара вдруг осеклась, силясь подобрать нужные слова, но отведенные рамками приличия секунды растаяли и она сдалась. — Хм, неважно. Я хотела позвать вас на завтрак, ребята. А потом, кажется, мы покидаем этот дом. За столом все обсудим.

— Большое спасибо, — кивнул я. — Сейчас будем.

Едва Барбара захлопнула за собой дверь, как Леха накинулся на меня с расспросами.

— Говорит, сейчас пойдем завтракать и за столом что-то важное обсудим. Уезжать будем, и, похоже, прямо сегодня.

— Ладно, пошли на кухню. Только, Димыч, штаны надеть не забудь, — Леха заржал и хлопнул меня по спине.

Я только что понял, что предстал перед хозяйкой дома в трусах и футболке. Давненько я не краснел от стыда, хоть ничего из ряда вон выходящего и не случилось.