Долго ли, коротко ли, но я привел себя в порядок, не пропускал ни одного мероприятия для бездомных. Меня мыли, стригли, кормили и поили. Впрочем, долго этим всем я не «наслаждался» — вскоре пристроился дворником (мятый паспорт внезапно отыскался в кармане тряпья, надетого на меня в день перехода), нашел какую-то комнатушку, перебрался на завод. В науку я лезть опасался, в советское время туда невозможно было попасть вот так, из ниоткуда. Вопросы посыпались бы… Так что трудился обыкновенным токарем, не светился, о прошлом говорил мало и неохотно — память прежнего владельца тела сильно пострадала и в результате его образа жизни, и в результате события, повлекшего смерть.

К счастью, никто не узнавал меня. Возможно, без бороды до пупа и слипшихся патл я выглядел, как человек. Кстати, не поверишь, оказалось, что этот самый бомж — практически мой ровесник, чуть старше, на годика два-три. Не понимаю, ума не приложу, как и почему он так запустил себя. Жаль, жаль, что у меня не осталось никакого доступа к памяти, кроме обрывков родом из раннего детства. Они не сказали ничего — мать, отец, забота, семья…

У меня была четко сформированная задача, а также хорошо выученный язык, а, точнее, языки. Зона предположительного попадания была широка — от Финляндии до севера Китая. Так что над земными наречиями мне пришлось потрудиться. Благо, в моем собственном языке имеются некие сходства с финно-угорской семьей. Наверное, поэтому судьба и занесла меня, куда занесла.

Первое время я вообще мог показаться странным — говорил с легким акцентом — он и сейчас прорывается, если я несколько дней молчу — вел себя иначе, но весь период адаптации я промахал метлой, а к станку подошел уже вполне оформившимся советским гражданином. Оступившимся, но вовремя вернувшимся на путь истинный.

Я постарался как можно скорее перенести расчеты из головы на бумагу — мне предстояло синтезировать и подготовить несколько сотен компонентов для вируса, чья эффективность была подкреплена только теорией. Ты даже не представляешь, как сложно это было сделать человеку, оторванному от научного сообщества — повторю, в то время мне не светила должность лаборанта, с моей биографией. Это вызвало бы подозрения и звонок куда следует.

Так или иначе, с помощью маргинальных субчиков, имеющих подвязки там и сям, дело потихоньку пошло. Жил я экономно, бобылем — любые отношения с женщиной убили бы мой план — и деньги водились, какие-никакие. Мужики удивлялись, крутили пальцами у виска, но с нравоучениями не лезли, какая-то моя черта все же сдерживала их от прямого вторжения в мою жизнь.

Только раз случилась неловкая ситуация, когда посреди рабочего дня мне пришла телеграмма о смерти матери. Не моей, конечно, а того бедняги — Сергея, здесь меня зовут Сергеем. Звали, то есть. Неважно. Важно то, что я все же сглупил и приехал на похороны. Сам не знаю, зачем. Из любопытства, что ли.

Там было полтора алкоголика, но все же… Они так смотрели на меня — у одного собутыльника умершей чуть инсульт не случился от шока, хоть, чем черт не шутит, еще одну могилу рядом рой. Эффект был что надо, да… Думали, что помер Серега давно, вот умора, а?

На этих словах Ллоуль-Сергей, токарь и пришелец, разразился странным дребезжащим смехом, сквозившим непонятной тоской. Моего настороженного лица он словно и не видел, подергиваясь и похрюкивая от внезапно накатившего грустного веселья. Наконец, Ллоуль утер выступившие на глазах слезы и оборотился ко мне.

— Ты меня извини, я долго жил один, лет десять уже как почти ни с кем не общаюсь. Так что я вполне могу показаться тебе чудаком.

— Да нет, все в порядке, — заверил я. — Продолжай, пожалуйста.

— Конечно, с удовольствием, — Ллоуль набрал в грудь воздуха. — Как же я люблю рассказывать! У нас дети очень любят меня послушать, я — некто вроде менестреля, расхаживаю по миру и песнями и историями.