— Вот и славно.

— Не хочу я оставаться в Дюссельдорфе, здесь с каждой минутой все тоскливее.

Перед тем, как свалиться на жесткую и не слишком удобную, но такую желанную постель Хельмут вышел на прогулку с Бертой. Старушка умаялась от сидения в четырех стенах, она привыкла к ежевечернему променаду, нужному не только для удовлетворения первичных потребностей, но и для успокоения чуткой собачьей души.

Улицы ожидаемо встретили мертвым безлюдьем, какой не встретишь даже в предрассветный час в забытом Богом захолустном городке. Но было в этом всем нечто притягательное, нечто мистическое и даже прекрасное. Кто из нас может похвалиться, что чувствовал себя единственным человеком в большом городе?

Стоило Хельмуту отворить ворота и выйти из закоулка-тупика, как он очутился в таинственном сумрачном иномирье, в царстве замершего навеки времени, где не поют птицы и не дует ветер. Первые, правда, всегда по вечерам молчат, а уж после такого обжорства и подавно клюва не откроют. Не понимают еще, что сегодняшний аттракцион щедрости — это разовая акция.

Из грез Хельмута вывел здоровенный мастиф, показавшийся в левом конце улицы и поначалу принятый то ли за кабана, то ли за небольшую лошадь. Он неторопливо бежал, махая хвостом и сыто облизываясь. Кажется, это порода зовется «тибетской» — густая темная шерсть, мощные лапы и широченная морда, навевающая ассоциации с танком.

На миг Хельмут встретил своими глазами глаза пса, холодные, отчужденные и настороженные. Рядом задрожала от страха Берта, но отступать она была не намерена. Впрочем, нагнетать тоже. Ни лая, ни рыка от овчарки не доносилось.

Мастиф замер в десяти метрах и уставился на Берту, а затем медленно и жутко оскалил огромную морду. Хельмут как окаменел — как, как он мог забыть ружье в хостеле? Ах, да, думал ведь только по внутреннему дворику пройтись взад-вперед, но Берта потащила его на улицу. Да, здесь остается винить только себя.

Пес низко зарычал и сделал шаг навстречу. Берта отозвалась не менее злым рыком, оскалилась, набычилась. Нет, она собиралась драться, ведь рядом хозяин. Берта не выдержит и десяти секунд против этого молодого, сытого монстра, перешедшего из категории домашних в «дикие» за неполную неделю.

Внезапно мастиф отвернулся и опрометью кинулся прочь, туда, откуда явился. Не прошло и пары секунд, а пса уже и след простыл. Хельмут в полнейшем недоумении проводил его взглядом, а потом вдруг дернулась Берта, да так крепко, что он, пытаясь удержать поводок, повалился на асфальт.

Овчарка взвыла жалобно и громко, как будто что-то доставляло ей невыносимые страдания. И тут Хельмут услышал это. Почти неразличимый тоненький звук плавно перетекал в мощное, насыщенное и очень мелодичное многоголосье. Собаки ведь слышат высокие частоты, недаром животным из спецподразделений отдают приказы ультразвуком, чтобы не перехватили люди….

Хельмут с трудом подтащил упирающуюся Берту и прижал ее к себе одной рукой, другой отчаянно поглаживая по голове. Сердце старой собаки колошматило так сильно, что у Хельмута не на шутку испугался — не хватало еще и Берту закопать в холодную землю. Нет-нет, держись, держись!

Человеку этот звук, прочно повисший на улицах и налипший на стены зданий, не казался таким уж пугающим. Жутким, заставляющим все внутри мелко дребезжать в такт неведомому ритму, но не сводящим с ума, как Берту и того пса. Пса, отважившегося вкусить человеческой плоти, но сиганувшего в кусты от какого-то непонятного звука.

Да нет, чего же непонятного. Зомби, будь они нелады…

Берта, наконец, поняла, что звук не может причинить ей вреда. Вой переливался красивыми интервалами и вспыхивал необычными рисунками, у которых не определишь ни размер, ни ритм, а затем вновь скатывался до рокота преисподней, напоминающий звук кипящий воды.