– На войне как на войне, приятель, – сказал Илларион Забродов Александру Сивцову, лежавшему на спине с собственным ножом в груди и смотревшему в темнеющее небо глазами, в которых собралась грязная вода.

Вскоре он оказался на параллельной улице, подойдя с тыла к обветшалому пятиэтажному дому, построенному в середине прошлого века каким-то оборотистым купцом.

Дом, казалось, дрожал от старости и готов был обвалиться без участия строителей, которые уже положили на него глаз, обнесли его забором и даже успели разобрать кровлю. Собственно, это был уже не дом, а только его остов, окостеневший труп, тупо пялившийся на приближавшегося Званцева пустыми глазницами окон. Возле дома скучал покинутый гусеничный механизм с увесистой чугунной бабой на цепи. Стрела механизма была опущена вниз, и баба лежала на земле, тяжело завалившись набок в куче щебня и строительного мусора. Подойдя поближе, Званцев заметил, что часть дома уже снесена – на ее месте громоздились неопрятные груды битого кирпича, гнилых досок и занозистой дранки.

«Еще немного, и пришлось бы искать другое место», – подумал Званцев, легко проскальзывая между неплотно прикрытыми створками ворот, закрытых на огромный висячий замок.

Легким шагом он пересек захламленную стройплощадку и вошел в средний из трех уцелевших подъездов. Внутри было полутемно и неприятно пахло старым жильем. Это был сложный букет запахов съеденные много лет навадщи, такие ядовитые, что их вонь намертво въелась в стены, давным-давно издохшие кошки, плесень, подвальная сырость и, конечно же, свежий, победительный смрад человеческих экскрементов, перекрывающий все остальное.

Осторожно ступая, он поднялся на третий этаж по скрипучей и шаткой деревянной лестнице, в которой местами не хватало ступенек – кое-где по одной, а между первым и вторым этажом – сразу трех подряд.

До назначенной им встречи оставалось полчаса.

Для верности следовало бы, конечно, явиться еще раньше – как минимум за час, но Званцев не верил в то, что Лопатин способен на активные действия: по телефону следователь показался ему совершенно деморализованным. Тем не менее, войдя в выбранную квартиру, он сразу же направился к ближайшему окну и осторожно выглянул наружу. Все было спокойно: вокруг не было ни скопления милицейских машин, ни засевших на крышах снайперов, ни переодетых оперативников, которых Званцев давно научился распознавать с первого взгляда, – и он немного расслабился и разжал сжимавшую рукоять пистолета ладонь, оставив оружие в кармане брюк.

Он неторопливо покуривал, вполглаза наблюдая за улицей и уже начиная вчерне набрасывать план очередной операции: дело Лопатина можно было считать закрытым. Оставались чисто технические мелочи, которые можно было со спокойной душой передоверить исполнителям.

В конце концов, он платит этим людям именно за то, чтобы они выполняли грязную работу, и платит неплохо.

Докурив, он посмотрел на часы и перешел к окну, выходившему во двор, ставший теперь строительной площадкой. Небольшая квадратная комната когда-то была, по-видимому, спальней или детской. Скорее всего детской, равнодушно подумал Званцев, скользя безучастным взглядом по выцветшим, вспучившимся, а кое-где и вовсе обвалившимся обоям с рисунком из полевых цветов. Доски пола пронзительно скрипели и опасно прогибались под ногами, на них было полно битого стекла и обвалившейся с потолка штукатурки. Подняв голову, Званцев увидел косые квадратики почерневшей от времени и сырости дранки и по достоинству оценил опасный прогиб провисшего потолка. В центре комнаты на витом шнуре болталась ставшая совершенно непрозрачной от пыли лампочка. Званцев зачем-то привстал на цыпочки и толкнул ее рукой. Лампочка закачалась, как маятник, шнур слегка заскрипел.

Он подошел к окну и посмотрел вниз – как раз вовремя, чтобы увидеть, как между створками ворот протискивается невзрачный, лысоватый, заметно косолапящий человечишка в серых брюках и клетчатой рубашке с коротким рукавом – следователь прокуратуры Лопатин собственной персоной.