– А еще лучше – в товарном вагоне, – откликнулся старый холостяк. – Чтобы можно было и потанцевать, и кровать двуспальную поставить…

– Во! – поддержал его молодой. – Эт-точно.

И бар, твою мать. Как же без бара? Как ты полагаешь, Викторович?

– Полагаю, ты прав, – согласился старший.

Внезапно он насторожился, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи, за бортом машины. – А ну, тихо! – скомандовал он шепотом и быстрым движением сунул руку за пазуху, нащупывая что-то слева под мышкой.

Его молодой напарник притих, с уважением наблюдая за действиями товарища, хотя сам он ничего не слышал.

Вскоре, однако, и он различил в тишине нетвердые заплетающиеся шаги, сопровождавшиеся невнятным бормотанием, по временам переходившим в пение. Он восхищенно посмотрел на старшего и медленно покрутил головой в знак своего безграничного уважения, подумав мимоходом, что профессионал, как видно, остается профессионалом до самой смерти. Он бесшумно опустил руку под контрольную панель и вслепую нашарил рукоятку тяжелого ТТ – старый профессионал по каким-то одному ему ведомым соображениям не носил при себе ничего более смертоносного, чем старенький газовый пугач западногерманского происхождения.

Заметив и правильно расценив его маневр, человек со шрамом над бровью отрицательно покачал головой. Молодой нервничал, и мог с перепугу устроить пальбу в центре микрорайона, что было конечно нежелательно. Молодой внял этому безмолвному увещеванию и убрал руку с пистолета: он уже знал, что в острых ситуациях старший ориентируется лучше.

Спотыкающиеся шаги приблизились, и через несколько секунд раздался глухой, как в бочку, жестяной удар по корпусу микроавтобуса. Молодой вздрогнул и снова схватился за пистолет. Взглянув на старшего, он опешил: тот беззвучно хохотал, широко раскрыв рот и обнажив крупные, слегка желтоватые от никотина зубы. Перехватив удивленный взгляд напарника, профессионал постучал себя по лбу согнутым пальцем и сделал такое движение головой, словно что-то бодал. Молодой расслабился.

– Едрена вошь, – доносилось с улицы. – Понаставили тут… У-у, Антанта… Ой, мама, шика дам…

Эта речь сопровождалась глухим постукиванием по заднему борту фургона – видимо, пьяный испытывал трудности с сохранением равновесия и для верности придерживался за машину рукой. Вскоре к производимым им звукам добавился новый: похоже, ночной гуляка что-то лил на задний бампер микроавтобуса. Молодой, все еще не до конца отошедший от своих переживаний, догадался, что именно тот льет, и пришел было в праведный гнев, собираясь накостылять наглецу по шее, но старший снова покачал головой и даже придержал его за локоть.

Отпустив локоть своего нервного напарника, старший перестал обращать на пьяного внимание – по крайней мере, вел он себя так, словно снаружи никого не было. Мозг его в это время, как водится, работал в нескольких направлениях одновременно: какая-то часть его продолжала чутко прислушиваться к манипуляциям прохожего пьянчуги, который, хоть и с очень малой вероятностью, мог все же оказаться вовсе не пьянчугой, а, к примеру, переодетым опером; другая все еще испытывала глухое недовольство от того, чем ему сейчас приходилось заниматься – ему, боевому офицеру! – и одновременно жгучее любопытство: интересно, что у них все-таки получится? Его беспокоила излишняя нервозность напарника. Кофе он перепил, что ли, или от рождения такой? Вдруг, совершенно не к месту, вспомнился Забродов: а что сказал бы друг Илларион, узнав, чем занимается его старый боевой товарищ? Он, конечно, тоже профессионал, но Званцев прав: его принципы устарели.

Честно говоря, они устарели уже в те времена, когда Сервантес придумал своего скорбного дона из Ламанчи.