– Большое спасибо, мистер, – бросил им вслед Хэнк Мосс, молодой официант, когда Лэнгдон и Сэмми уже выходили через вращающуюся дверь.

Убирая кофейные чашки, он заметил фотографию. Поставил чашки обратно и бросился к двери, но ни одного из мужчин уже не было видно.

«Может, им это не нужно, – подумал Хэнк, – но вообще-то парень оставил большие чаевые». Он перевернул снимок и увидел напечатанные адреса, один на Восточной Четырнадцатой улице, другой – на Восточной Тридцать шестой, причем в первом был указан номер офиса, во втором – квартиры. Хэнк вспомнил о почтовых отправлениях особого рода, которые иногда приходили в дом его родителей в Бруклине. «Постой, – сказал он себе. – Сделаю-ка я вот что: положу фото в конверт и подпишу “Владельцу”. Пошлю его на Четырнадцатую улицу. Возможно, по этому адресу находится офис того, кто обронил снимок. Тогда, если это важно, он его, по крайней мере, получит».

В девять часов, когда смена окончилась, Хэнк зашел в крошечный кабинет рядом с кухней.

– Можно мне взять конверт и марку, Лу? – спросил он хозяина кафе, который в это время подсчитывал чеки. – Тут кое-что забыли.

– Конечно. Валяй. Вычту стоимость марки из твоей зарплаты. – Лу хмыкнул, изобразив на лице нечто вроде улыбки. Хотя и вспыльчивый по натуре, он искренне любил Хэнка. Парень был хорошим работником и понимал, как надо обращаться с клиентами. – Вот, возьми из этих.

Он протянул Хэнку простой белый конверт, и официант быстро нацарапал на нем адрес, которым решил воспользоваться. Потом Хэнк взял у Лу марку.

Десять минут спустя он бросил конверт в почтовый ящик по дороге в свое общежитие при университете Сент-Джон.

Первой квартирой Оливии была студия, выходящая на Уэст-Энд-авеню. По мере продвижения по служебной лестнице в «Олтмане» она стала присматривать себе квартиру побольше. Одно время намеревалась переехать в Ист-Сайд, но, когда в доме Шваба освободилась квартира с двумя спальнями и потрясающим видом на Гудзон, Оливия с радостью заняла ее. Позже дом стал кооперативным, и она выкупила свою квартиру, почувствовав себя наконец обладательницей собственного жилья. До переезда на Манхэттен она с матерью, Региной, жила в маленьком коттедже, притулившемся позади загородного дома семьи Гэннон, что на Лонг-Айленде. Ее мать служила у них экономкой.

Шли годы, и подержанную мебель Оливия медленно и вдумчиво заменяла на другую. Выучившись самостоятельно и обладая врожденным хорошим вкусом, она стала разбираться в искусстве и дизайне. Стены кремового цвета в ее квартире сделались удачным фоном для картин, которые она приобретала на распродажах имущества. Старинные ковры в гостиной, спальне и библиотеке были той палитрой, из которой она выбирала цветные ткани для обивки мебели и штор.

У попадавшего сюда впервые человека неизменно складывалось впечатление теплой и уютной гавани, дарующей спокойствие и безмятежность.

Оливия любила свою квартиру. На протяжении всех этих лет у «Олтмана», сопряженных с конкуренцией, мысль о том, что в конце дня она устроится с бокалом вина в просторном мягком кресле и будет смотреть на закат, была для нее постоянной отдушиной.

Это место было ее прибежищем еще сорок лет назад, в период жестокого разочарования – тогда она окончательно осознала, что Алекс Гэннон, блестящий врач и ученый, предмет ее безнадежной любви, никогда не позволит их отношениям перерасти в нечто большее, чем близкая дружба… Ему нужна была только Кэтрин.

После встречи с Клеем Оливия сразу поехала домой. На нее опять навалилась страшная усталость, из-за приступов которой она две недели назад и обратилась за консультацией к своему кардиологу.