– Что вы об этом думаете? – спросил Банколен. Доллингс сказал, что все это вульгарно.

– За ним непременно надо последить, – заметил сэр Джон. – Не говоря о личных впечатлениях, я ему не доверяю. Есть в нем что-то нехорошее… Ну, Толбот?

Вошел мрачный маленький инспектор с заткнутым за ухо карандашом.

– Мало пользы, – доложил он. – Врач считает, что шофер мертв часа четыре, если не больше. Я тут кое-какие факты собрал… – И, сверяясь с блокнотом, поведал их нам. Как нам уже было известно, приехал аль-Мульк в марте этого года, снял огромные апартаменты на четвертом этаже. Поскольку в «Бримстоне» не соблюдались общепринятые условности и дела велись в высшей степени эксцентрично, аль-Мульк без большого труда вел довольно необычный menage. Деньги с него брали царские, но и требовал он нисколько не меньше. Его окружение состояло из Грэффина, слуги-француза, ушедшего сейчас в отпуск, и шофера-американца Ричарда Смайла. Грэффин и Жуайе жили в апартаментах. Где жил шофер, никто не знал, но машина стояла поблизости в гараже. По требованию аль-Мулька ни один клубный служитель никогда не бывал в номере. Иногда он обедал в городе, иногда в клубном ресторане, но обычно обед подавали наверх под присмотром Жуайе.

– Непростой француз, – отозвался о слуге Толбот.

Жуайе, по свидетельствам, редко скандалил с шефом.

Из беседы с привратником Толбот выяснил, что аль-Мульк «тихий джентльмен». Даже эти скупые слова прозвучали насмешкой. Корреспонденция, письма? Ни одного. Приглашения? Немногочисленные. Но без конца приходили посылки. Всегда одинаковые, упакованные в бумагу, запечатанные синим воском. По словам привратника, на воске всякий раз была отпечатана буква «К»; все посылки отправлялись из Лондона. Что касается посетителей – ни единого за все девять месяцев.

Толбот закрыл блокнот.

– Я звонил в гараж, – добавил он. – Шофер выехал в лимузине приблизительно без десяти семь. Еще остается цветочник, у которого аль-Мульк купил цветы, обнаруженные на заднем сиденье. Магазин сейчас закрыт, но утром…

Тут в гостиную незаметно шмыгнул Виктор, пробормотав:

– Мистер Марл, к телефону.

К телефону? Я взглянул на часы, выходя из гостиной. Половина второго. Но после всех безумных вечерних событий даже не показалось странным, что кто-то звонит в такой час. Телефон находился сразу же за дверью гостиной; я снял трубку, обуреваемый туманными фантазиями…

– Джефф! – прозвучал голос, внезапно пронзивший меня до глубины души. Я не слышал его много месяцев. Прошлое сразу встало перед глазами.

– Шэрон! – крикнул я.

Шэрон Грей. Голос, несомненно, ее, живой, раскатистый. Теперь мне стало ясно, почему весь день омрачали туманные воспоминания. За ними маячила девушка (черт ее побери!), маячившая перед глазами в том самом апреле, когда разворачивалось злодейское и изящное дело Салиньи об убийстве.

– Это ты? – спросил голос, чуть задохнувшись.

– Я… Как ты поживаешь? – кричал я, стараясь, чтобы не дрогнул голос.

– Отлично! А…

Последовала короткая пауза, потом мы заговорили одновременно, и пришлось распутывать фразы. Мне стало известно, что ее отец (которого я всегда представлял себе в образе великана-людоеда с дубиной) отправился в какое-то очередное путешествие, а Шэрон приехала в Лондон из Ноттингемшира по пути на юг Франции. Городской дом, которым семья редко пользовалась, был закрыт в это время года, но Шэрон не пожелала останавливаться у друзей, чтоб отец не узнал, что она снова вырвалась на свободу, – по крайней мере, пока он спокойно не доберется до дикой пустыни, – и предпочла пожить день-другой в запертом доме.

Я слушал, почти ничего не понимая.