Какая холодная, одинокая смерть во мраке морозной ночи! Каким-то непостижимым образом мертвое тело еще хранило следы последних мучений, после того как все давно уже кончилось. Потрясенные люди стояли и глядели на покойника, никто не произнес ни единого слова, Затем принялись делать то, что было нужно, без лишних разговоров, в немом молчании.
Сходив на мельницу, они сняли с петель одну из дверей, положили на нее мертвое тело, подняли, прошли со своей ношей через калитку на монастырский двор и отнесли покойника в часовню. Затем, поставив аббата Радульфуса и приора Роберта в известность о своем возвращении и сообщив о своей находке, все разошлись кто куда. Каждый был рад поскорее уйти, чтобы вернуться в мир живых людей, заняться праздничными хлопотами, рад тому, что может с чистой совестью принять участие во всеобщем веселье и ликовании по случаю великого праздника.
Как-то стыдливо, шепотком, известие о смерти священника распространилось по Форгейту, не слышно было громких возгласов и пространных рассуждений, но постепенно молва разнесла его по всему приходу, и к вечеру о случившемся знали уже все. Всеобщее облегчение не получило шумного выражения, никто не признавался вслух в этом чувстве, не высказывал его словами и не показывал своей радости. И все же прихожане праздновали рождество так истово, как может праздновать угнетенный народ свое избавление от тяжкого ига.
Собравшиеся вокруг смертного одра в отпевальной часовне, где даже в зимнюю стужу не разжигали огонь, дрожа от холода, дышали себе на закоченевшие пальцы и похлопывали в ладоши, чтобы хоть как-то разогнать стынущую кровь и разогреть негнущиеся руки. А промерзший более всех отец Эйлиот недвижимо лежал на своем каменном ложе, равнодушный к холоду несмотря на свою наготу.
— Итак, мы можем заключить, что он свалился в пруд и утонул, — сумрачно роняя слова, сказал отец Радульфус. — Но зачем он там оказался в такой час, да еще в сочельник?
Никто не знал на это ответа. Чтобы очутиться там, где его нашли, он должен был пройти без единого слова мимо последнего на своем пути человеческого жилья, словно направлялся в пустынное безлюдное место.
— Несомненно, он утонул, — высказался Кадфаэль.
— Кто-нибудь знает, умел ли он плавать? — спросил приор Роберт.
Кадфаэль отрицательно покачал головой:
— Я не знаю и не думаю, чтобы кто-то у нас об этом слышал. Но кажется, это не имеет особенного значения. Умел ли он плавать, в данном случае совершенно неважно. Несомненно, он утонул. Но вот упал ли он в воду нечаянно, этого, боюсь, нельзя утверждать с уверенностью. Взгляните сюда, на его затылок.
Приподняв на ладони голову покойника и правой рукой подперев ему спину, он поднес свечу, которую подставил брат Эдмунд, успевший осмотреть труп до прихода аббата Радульфуса и приора Роберта, и показал на затылок с венчиком курчавых волос и шею погибшего. Там зияла открытая рана с рваными краями, но цвет ее был бледным, так как после долгого пребывания в воде на ней не оставалось уже следов крови. Рана начиналась от края тонзуры и тянулась вниз до самой шеи, заканчиваясь в ямке у основания черепа.
— Сюда пришелся удар по голове, священник получил его прежде, чем упал в воду, — сказал Кадфаэль.
— Удар сзади! — брезгливо и презрительно произнес аббат, пристально вглядываясь в затылок Эйлиота. — Ты уверен, что он утонул? Быть может, он умер от удара? Из твоих слов можно заключить, что это не несчастный случай, но преднамеренное убийство. Или это могло выйти нечаянно? Возможно такое? Дорога вся в рытвинах, в тот вечер они обледенели. Мог ли он удариться так при падении ?
— Сомневаюсь. Поскользнувшийся человек может плюхнуться в сидячее положение или даже упасть навзничь, однако редко кому случается хлопнуться плашмя на спину с такой силой, чтобы проломить себе макушку. |