— Итак, кроме Эйлиота на мельнице в ту ночь побывало еще три человека, — сказал Кадфаэль, помедлив в дверях. — Первым был Ниниан, ты — вторая. Так кто же, кто же был третьим, хотел бы я знать!

— Я был у аббата, — сказал Хью, усаживаясь на знакомую лавку у стены и с наслаждением протягивая ступни поближе к жаровне. — Говорят, завтра вы хороните священника. Синрик выкопал для него такую глубокую могилу, словно боится, что покойник выскочит из нее, если сверху не завалить его слоем земли в шесть футов толщиной. Но ведь и впрямь смерть его до сих пор осталась неотомщенной, и мы ни на шаг не приблизились к тому, чтобы обнаружить убийцу. Ты с самого начала говорил, что прихожане будут изображать из себя глухих, слепых и немых. Можно подумать, что в сочельник весь приход обезлюдел! Все как один твердят, мол, никуда не выходили из дома, кроме церкви, и никто не встретил на улице ни души. Понадобился чужак, чтобы мы услышали хоть что-то про тайные прогулки под покровом ночи, и я не очень-то доверяю этим россказням. А как обстоят дела у тебя?

С тех пор как вышел от Диоты, Кадфаэль только об этом и думал и не счел возможным скрывать от Хью то, что ему удалось узнать. Он не давал ей обета молчания, а что касалось помощи, то он, разумеется, считал себя обязанным перед Хью не менее, чем перед этой женщиной, которая попала в беду из-за материнской привязанности к своему питомцу.

— Мои дела, пожалуй, лучше, чем я заслуживаю, — хмуро сказал Кадфаэль, отодвигая от себя плошку с пилюлями, которые надо было еще просушить, и подсел на лавку к своему другу. — Если бы ты не пришел, Хью, то мне пришлось бы самому идти к тебе. Вчера ночью я наконец-то понял, какие две вещи Эйлиота я видел при нем во время последней встречи, но тогда у меня это выскочило из головы, так что, когда его принесли мертвым, я и не подумал их искать или спросить себя, куда же они делись. Первую вещь я даже не сам нашел, а получил от мальчишек, которые в рождественскую ночь бегали на пруд посмотреть, не покрылся ли он льдом. Погоди немного! Сейчас я принесу, тогда все и услышишь.

Кадфаэль принес обе свои находки и пододвинул лампаду, чтобы было лучше видно те мелочи, которые, впрочем, с равным успехом могли обернуться весомыми уликами или же ничего не значащими пустяками.

— Эту шапочку дети выловили в камышах у пологого берега. Видишь, как здесь надорван один из швов и отпоролась тесьма, которой она обшита по краю? А вот посох, его я нашел нынче утром на другом берегу пруда, почти точно напротив того места, где лежал Эйлиот.

Затем Кадфаэль без затей, правдиво пересказал всю историю, избегая лишь упоминаний о Ниниане, хотя и сознавал, что скоро, возможно, ему придется открыть и эту тайну.

— А теперь погляди! — сказал он в заключение. — Видишь, как истерся серебряный ободок. Истончившиеся края поломались, так что он весь покрылся зазубринами. Видишь здесь острый зубец? — спросил Кадфаэль, касаясь пальцем зазубрины. — Отсюда я выковырял вот это!

На дне плоской мисочки, которой он пользовался, когда отбирал семена для посева, Кадфаэль показал Хью Берингару пять волосков, надежно припечатанных к донышку каплей растопленного сала. Теперь сало застыло, и их не мог сдуть случайный порыв ветра. Волосы были отчетливо видны в желтоватом свете масляной лампады. Взяв один волос, Кадфаэль вытянул его во всю длину.

— К зазубренному краю металлической поверхности волосы могли прицепиться где угодно, — неуверенным тоном вымолвил Хью.

— Могли бы. Но здесь их сразу пять, вырванных одновременно, когда посох соскользнул при ударе. Так что здесь дело иное! Не так ли?

Хью также дотронулся пальцем до блестящих волос и задумчиво сказал:

— Волосы женские и принадлежат немолодой женщине.