Изменить размер шрифта - +
Обе женщины низко надвинули на лоб капюшоны. Одной из порезанных об острый ободок рук Диота придерживала на груди края своего плаща.

— Я подошел к этому месту и посмотрел на воду, — продолжал Синрик. — Только тут я понял, что это был Эйлиот. Он лежал в воде у моих ног, оглушенный, потерявший сознание… Я узнал его лицо. Глаза его были открыты. Тогда я повернулся спиной и ушел, как он ушел от нее, отвернувшись и захлопнув перед ней дверь, несмотря на ее слезы, как не посмотрел на слезы этой женщины и ударил ее… Если бы бог не желал его смерти, он бы остался жив. А иначе почему это случилось на том самом месте? Да и кто я такой, чтобы мешать божьему промыслу?

Все это Синрик изложил тем рассудительным тоном, каким он сообщил бы, сколько свечей закупил для приходского алтаря, хотя слова его падали медленно, как если бы их затрудняла напряженная работа мысли. От него требовалась ясность, и он старался рассказать все как можно яснее. Но аббату Радульфусу послышалось в этом рассказе нечто пророческое. Разве Синрик, пожелай он помочь утопающему, преуспел бы в его спасении? Кто знает, можно ли было еще спасти Эйлиота? В кромешной тьме, один, не имея времени вызвать кого-то на помощь, потому что монахи тогда собирались начать ночную службу, как мог он вытащить из-под обрыва безвольное отяжелевшее тело? Да и кто мог бы это сделать на его месте? Лучше предположить, что это уже было невозможно, и смириться с тем исходом, который Синрик считает господней волей!

— А теперь, милорд аббат, — прервал его мысли Синрик, который все это время вежливо ожидал какого-нибудь суждения или вопроса, — коли я больше не нужен, разрешите мне вернуться закопать могилу. Работы там еще много, надо бы засветло управиться.

— Ступай, — ответил аббат, пристально поглядев ему в глаза без тени упрека, но и в глазах Синрика он не видел ни тени сомнения. — Ступай и приходи ко мне за вознаграждением, когда все закончишь.

Синрик удалился так же, как раньше пришел, и все, кто провожал его глазами в потрясенном молчании, не заметили никакой перемены ни в его размашистой походке, ни в спокойных, размеренных взмахах его лопаты.

Радульфус взглянул на Хью, затем на стоявшего перед ним Джордана Эчарда, который совсем поник от пережитого страха. На мгновение суровое лицо аббата дрогнуло от пробежавшей по нему едва заметной улыбки.

— Милорд шериф! Мне кажется, что ваши обвинения против этого человека сняты с него благодаря разъяснению. Если же на его совести есть другие проступки, — сказал аббат, бросив на совершенно раздавленного Джордана строгий взгляд, — то в них я рекомендую ему покаяться на исповеди. И впредь избегать подобного! Пускай он хорошенько задумается над тем, в какие опасности его ввергает подобный образ поведения, чтобы этот день послужил ему уроком.

— Что касается меня, — сказал Хью, — то я рад тому, что выяснилась правда и что никто из присутствующих не оказался виновным в грехе убийства. Ты, Джордан Эчард, ступай домой и радуйся тому, что у тебя есть честная и преданная жена. Тебе повезло, что нашелся заступник, ибо без этого свидетеля все улики были бы против тебя. Отпустите его! — обратился он к сержантам. — Пускай идет и займется своими делами. По справедливости, ему следовало бы сделать дар для алтаря в знак благодарности за благополучное спасение.

Когда сержанты отпустили Эчарда, он чуть было не брякнулся наземь, и Уилл Уорден добродушно поддержал его под локоток и подождал, пока тот очухается. Наконец-то все действительно кончилось, но присутствовавшие при этом люди все до единого словно оцепенели от увиденного и услышанного, так что понадобилось напутственное благословение, прежде чем они решились двинуться с места.

— Идите, добрые люди! — обратился к ним аббат, поняв что без этого не обойтись.

Быстрый переход