– Я вижу, что величие действительно не в громадности.

– Да, величие – не громадность, это правда. Я рад, что мы кое в чем уже с тобой согласились. Быть может, оно в добродетели?

– Конечно!

– Я опять думаю то же. Теперь скажи, кто же перед кем должен преклониться: меньший ли перед большим или, наоборот, более великий в добродетели должен преклониться перед порочным?

– Ответ ясен.

– Думаю. Теперь пойдем дальше: скажи мне по совести, убивал ли ты стрелами чужих детей?

– Конечно, никогда! Неужели ты думаешь обо мне так дурно? Я не разбойник.

– И не соблазнял, надеюсь, чужих жен?

– Я был честный кожевник и хороший семьянин!.. Не забывай этого, Сократ, прошу тебя!

– Значит, ты не обращался в скота и своею похотливостью не давал верной Лариссе поводов мстить соблазненным тобою женщинам и ни в чем не повинным детям?

– Право, ты меня сердишь, Сократ.

– Но, быть может, ты отнял наследство у родного отца и заключил его в темницу?

– Никогда!.. Но к чему эти обидные вопросы?

– Погоди, друг. Может быть, мы как-нибудь и придем вместе к какому-либо заключению… Скажи, считал ли бы ты великим человека, который сделал все, что я сейчас перечислил?

– Ну, нет, нет! Я назвал бы такого человек негодяем и обвинил бы его публично перед судьями на площади.

– Ну, Елпидий, почему же ты не обвинял на площади Зевса и олимпийцев? Кронид воевал с родным отцом и распалялся скотскою похотью к смертным, а Гера мстила невинным девам, потерпевшим насилие от ее супруга… Не они ли вдвоем обратили несчастную дочь Инаха в жалкую корову? Не Аполлон ли убил стрелами всех детей Ниобеи, а Каллений не воровал ли быков?.. Итак, Елпидий, если правда, что менее добродетельный должен оказывать почтение большему в добродетели, то ведь не ты олимпийцам, а они тебе должны воздвигать алтари.

– Не богохульствуй, нечестивый Сократ, перестань! Тебе ли судить богов?

– Друг, их осудило нечто высшее. Исследуем вопрос: какой признак божества? Ты, кажется, сказал: величие, состоящее в добродетели. Не это ли же самое – единственная божественная искра в человеке? Но если ничтожною человеческою добродетелью мы измерили величие богов и мерило оказалось больше измеряемого, то отсюда следует, что само божественное начало осудило олимпийцев. Но тогда…

– Что тогда?

– Тогда, добрый Елпидий, они – не боги, а обманчивые призраки. Не так ли?

– Вот к чему приводит разговор с вами, босоногие философы! Я вижу теперь, что о тебе говорили правду: ты и видом, и всем другим походишь на рыбу-торпиль, которая своим взглядом околдовывает человека. Так же околдовал ты меня лишь затем, чтобы породить в душе моей, твердой в вере, недоумение и колебание. Вот уже в моем уме пошатнулось уважение к Зевесу… Ну, нет, говори же теперь один, – я не стану отвечать!

– Не сердись, Елпидий, я не желаю тебе зла. Если же ты устал следить за правильностью умозаключений, то позволь рассказать тебе притчу об одном милетском юноше. Ум отдыхает на притчах, а между тем и отдых бывает не бесплоден.