Изменить размер шрифта - +
Как водится, вокруг него скоро собрались любители живописи. Борис, как и все мы, закончивший свое художественное образование на первой коробке цветных карандашей "Искусство", не ожидал такого наплыва зрителей и вместо дома под корабельными соснами решил нарисовать "Черный квадрат с трубой и покосившейся лестницей".

Среди зевак, естественно, преобладали люди Худосокова, сразу понявшие, что перед ними либо неопытный фээсбэшник, либо идиот. И когда Бельмондо уже заканчивал закрашивать свое творение голландской сажей, к нему подошел милиционер, взял под козырек и, криво улыбаясь, сказал, что господина Малевича срочно вызывают на пленарное заседание Российского союза художников. И Борису пришлось пройти в переулок, откуда он и попал прямиком в КПЗ "Волчьего гнезда".

Первым его посетителем стал Худосоков. Он долго разглядывал Бельмондо, безучастно лежащего на нарах.

– Чего уставился? – спросил его наконец Борис.

– Да вот думаю, что с тобой делать. А где остальные?

– Погибли.

– Где и как?

– Сначала здесь, за рекой, а потом в Таджикистане сгорели. Читал, наверное, в газетах.

– Читал... А больше нигде не погибали?

– Почему, погибали... Последний раз – в Ягнобских горах.

– А ты, значит выжил.

– Ага. Ты чем сейчас занимаешься? Я так понимаю, что биохимическими опытами?

– Да. Хочу всех людей сделать одинаковыми.

– Одинаковыми?

– Да. В политическом смысле.

– Эк куда хватил! А как, извините?

– Препарат. В хлеб будем добавлять.

– Что-то тут не так. Все станут национал-социалистами? И кавказцы и евреи?

– Они давно такие.

– М-да... А ты уверен, что общество, наевшись твоего хлеба, именно за тебя будет голосовать?

Среди ваших есть, извини, деятели и посимпатичнее, и поумнее тебя.

– Их всех ликвидируют. Останусь только я.

– Все равно рискованно...

– Это – моя трагедия. А ты должен мне рассказать, где твои товарищи. На квартире у Ольги нет никого, мы проверяли. Ты лучше сразу расскажи. Так тебе легче будет.

– Пытать хочешь? – мгновенно покрывшись холодным потом, содрогнулся Бельмондо.

– Если не скажешь – да!

– Ну, начинай тогда, – вздохнул Борис, пытаясь сдержать дрожь в руках. – Понимаешь, не могу я тебе ничего без пыток сказать. Как потом я друзьям в глаза стану смотреть?

– В любом случае не станешь. Надоели вы мне, как понос. Всех, и тебя первого, в порошок сотру...

– А ты прими сейчас таблетки свои фиолетовые. Может, что-нибудь поумнее придумаешь?

Ничего не ответив, Худосоков вышел. Не зная, что зомберские качества практически полностью выветрились из Черного и его друзей, он решил пытать Бельмондо для их привлечения.

 

* * *

Бориса начали пытать гуманно – его всего лишь били четыре дня подряд и не давали спать.

Но Бельмондо ничего не сказал. На пятый день ему дали выспаться и, покормив после пробуждения, начали вгонять иголки под ногти и жечь утюгами. Борис хотел было сдаться, но, видимо, несгибаемый зомбер не вполне в нем еще умер и его внутренний голос шептал: "Терпи... терпи".

Но боли этот паразит, затаившийся где-то в печенках, не уменьшал ни на йоту, и скоро все пятьдесят пять килограммов Бориса превратились в сплошную неизбывную боль, пульсирующую от Парижа до Находки. Раз десять сознание покидало его, но первое, что он слышал, приходя в себя от ледяных обливаний или запаха нашатырного спирта, было: "Терпи... терпи..

Быстрый переход