|
Кадакитис, как и лошадь, был всего лишь потенциальным участником событий: как и лошадь, он боялся ошибиться и доверял только себе — неприемлемая самонадеянность человека, идущего в сражение. Темпус заставил лошадь подобраться, приподнявшись в седле, и начал притягивать красно-бронзовую голову животного к груди, пока его команды и шпоры не достигли цели, и лошадь не поняла, что от нее требуется. Темпус почувствовал это по походке жеребца; всадник прекрасно понимал его: гнедой пошел, танцуя, высоко поднимая ноги, затем радостно заржал, почувствовав возможность показать силу при переходе на такой шаг — сказывалась выучка. Возможно, несмотря на четыре белых чулка на ногах, лошадь и подойдет. Он поощрил жеребца легким касанием и, сжав колени, пустил его легким галопом, но не быстрее, чем могла бы скакать любая другая лошадь. «Хорошо, хорошо»,
— твердил он, а из-под копыт одобрительно вылетало «топ-топ». Облака разошлись: солнечные лучи заплясали по усыпанному водорослями берегу, по бронзовым жеребцу и седоку, заиграли на металлических доспехах. Темпус бросил взгляд вдоль берега и увидел одинокого евнуха, сидящего в одной из колесниц Принца Кадакитиса и хлопающего оттуда красными ладонями. Радуга исчезла, облака закрыли солнце, и в наползающей тени загадочный цербер (который, как известно было евнуху, способен вновь отрастить отрубленную конечность и поэтому, наверняка, бессмертен; и который, несомненно, беспощаднее всех наемников, слетевшихся в Санктуарий, как мухи на разлагающийся труп) пустил лошадь рысью к тому месту на твердом участке берега, где, сидя в колеснице, ждал его евнух. — Что ты здесь делаешь, Сисси? Где твой господин Кадакитис? — Темпус остановил лошадь как раз позади пары чернокожих рабов на козлах. Евнух был почти такого же цвета, что и они: он был риггли. Его кастрировали в юном возрасте, и ответил он нежным альтом: — Господин Маршал, самый неустрашимый из церберов, я привез тебе извинения Его Высочества и слово от него, если ты готов выслушать меня. Евнух, которому было не более семнадцати лет, пристально посмотрел на Темпуса. Кадакитис получил эту забавную игрушку от Джабала, работорговца, несмотря на то, что в верхней части паха евнуха было выжжено личное клеймо рабовладельца, и несмотря на большую опасность, исходящую от возможности быть опознанным портным. Темпус заметил его сразу же, как только услышал этот веселый голос во дворце. Он был уверен, что слышал его раньше. Для Темпуса совершенно не имело значения, был ли он глуп, высокомерен или просто выполнял обязанности, выходящие за рамки тех, которые должен выполнять согреватель постели; но это был человек Джабала и как раз такой, какой давно был необходим Темпусу. Джабал и Темпус вот уже много лет вели между собой войну более жестокую, чем та, которую можно назвать необъявленной. Она началась с тех самых пор, когда Темпус впервые пришел в Санктуарий и увидел наглых людей Джабала, которые по большей части все были убийцами и терроризировали людей, проживавших в западной части города. Темпус заставил этих убийц играть по своим правилам, установил контроль над западным районом Санктуария и этим победно завершил кампанию. После этого он еще не раз гонял их. Но потом люди Джабала изменили тактику и стали действовать невероятно коварно по отношению к Темпусу. Борьба обострилась именно теперь, когда на севере началось восстание, порождающее всевозможные слухи. Он сказал евнуху, следящему за каждым его движением ласковыми, как у лани глазами, и полуоткрывшему губы в ожидании разрешения говорить, что тот может сойти с колесницы, лечь перед ним ничком и только после этого передать послание. Евнух все сделал так, как ему было велено, мелко дрожа, как собака, приходящая в восторг от малейшего внимания, и сообщил, уткнувшись лбом в песок: — Мой господин. Принц приказал передать тебе, что кое-кто задержал его и он будет позже, но ему хотелось бы связаться с тобой. |
