Мы не разъехались сразу, полагая, что еще можем понадобиться Джил, и даже хотели проскочить мимо консьержа в подъезд и подняться в квартиру, чтобы не оставлять ее одну, когда домой придет Алек. Но потом мы решили, что это сражение она должна вести сама. Она ведь знает, что мы рядом и примчимся по первому же зову.

Шагая вдоль протянувшихся между нашими домами кварталов, я думала о любви, потерях, о том, что такое настоящие чувства. За последние две недели мне так много пришлось притворяться, играя в любовь и счастье, что я совсем упустила из виду подругу, которая притворялась перед всеми, в том числе и перед самой собой, причем не первый месяц. А может быть, она играет в идеальную жизнь с самого детства, сколько мы ее знаем. Джил всегда была «леди совершенство» — в словах, в мыслях, в поступках. Даже прическа у нее всегда идеальная, волосок к волоску. Мне никогда и в голову не приходило, что это благополучие может быть показным. Получается, мы все это время ошибались.

И тут мои мысли перекинулись на наш дурацкий эксперимент и мою собственную погоню за идеалом. А вдруг я пытаюсь объять необъятное? Почему нельзя довольствоваться тем, что есть — любимой работой и творчеством? И не надо больше ничего искать, за чем-то гнаться… живи и будь счастлива. Мне уже тридцать пять, и все отношения с мужчинами заканчивались разрывом. А после Питера у меня вообще никого не было. Каково это, через две недели эксперимента выяснить, что глупость кажется привлекательной, а доброта, ум, скромность и обаяние, наоборот, отталкивают? Вместо того чтобы показать мне проблему под другим углом и окрылить, эксперимент лишил меня последней надежды, теперь я чувствовала лишь бесконечное одиночество.

Пора радоваться тому, что есть, и не требовать незаслуженных благ.

Погрузившись в раздумья, я не заметила высокого мужчину, притаившегося в темном углу холла перед дверью моей квартиры на пятом этаже. Но когда я повернула ключ в замке, он подошел ко мне сзади и опустил руку на плечо. Я резко обернулась, собираясь закричать.

— Харпер, это же я!

— Мэтт? — Мое сердце бешено колотилось — не знаю, правда, от ужаса или оттого, что передо мной, сжимая в руке бутылку вина, стоял восхитительно сексуальный Мэтт Джеймс в потертых джинсах и черной рубашке. — Ты что здесь делаешь?

— Захотелось тебя увидеть, — пожал он плечами.

— Сейчас? — Я глянула на часы. — В полночь?

— Когда после поцелуя ты сбежала из ресторана, я не знал, что и думать, — смущенно объяснил Мэтт. — Уже пару часов здесь торчу. Начал бояться, что ты вообще ночевать не придешь.

Не зная, что сказать, я так и стояла молча, пока он не поинтересовался, нельзя ли ему зайти.

— Заходи.

После событий минувшего вечера у меня не осталось никаких сил, ни моральных, ни физических. Одни обнаженные нервы. Сердце сжималось от беспокойства за подругу. А тут еще мужчина перед дверью моей квартиры — мужчина, которого Эмми, между прочим, назвала бабником, — и нет больше никакой возможности твердить самой себе, что он мне не нравится. Вот только непонятно, почему его-то ко мне тянет. Таким обаятельным, сексуальным, преуспевающим, потрясающим, сексуальным (я уже это сказала?) до меня нет никакого дела. И никогда не было.

Мы шагнули через порог квартиры, я заперла дверь, а Мэтт поднял в вытянутой руке бутылку вина.

— Понимаю, что это не оправдание, — беспомощно улыбаясь, сказал он, — и все-таки надеюсь, ты не против выпить со мной по бокалу мерло?

Я посмотрела на бутылку, потом вновь на Мэтта.