Я сам становился детективом. Учился домысливать, сопоставлять. Находить за внешним — скрытое.

— Зачем? Наплюнь! — говорил Маркофьев. — Столько баб! Я с еще одной познакомился… Богатая… А про внешность вообще не говорю! Хочешь, и тебе такую подыщу?

Если б я мог… Ее позабыть…

Я переживал и чувствовал то же, что некогда испытывал и переживал, теряя Маргариту. Только тогда схватывало сердце, а теперь не хватало дыхания. Оно пресекалось — будто от нехватки кислорода…

Неужели энергия моей любви, бешеная энергия, могла излучаться безрезультатно?

Маркофьев обещал, что подарит мне половину Корсики… Дал гарантии, что я возглавлю научный институт, который будет на его средства построен на уже принадлежавшем мне острове Святой Елены. Но все это было не то. Я жаждал свидания.

— Рассчитывать тебе, понятное дело, не на что, — говорил Маркофьев. — Но ты хочешь доиграть сет. Позволительная, хоть и глупая прихоть.

Я умолял его мне помочь. И он подстроил нашу встречу.

Мы увиделись в ресторане. Вероника пришла одна. Увидев меня, не растерялась. Прежде она чувствовала себя неуверенно в незнакомых компаниях. А тут разошлась. Может, для храбрости выпила лишнего? Танцевала сперва с роскошным молодым итальянцем, владельцем фабрики по производству разноцветных спагетти. Потом — с престарелым хозяином птицефабрики, завалившей весь мир перепелиными яйцами. На глазах моя возлюбленная превращалась в противоположность той медсестрички, которой я ее помнил. Задиристо и рискованно шутила, вызывающе спрашивала у меня, почему я не владею такими дорогущими машинами, как ее партнер по танцам, просила макаронника отвезти ее домой и распихивала свои телефоны всем без исключения сидевшим за нашим столом мужчинам. Такой я не видел и не знал ее никогда. Мужчины с удовольствием поддерживали и поощряли ее игривость.

— Что с тобой? — спросил я.

Она сказала:

— У меня будет ребенок…

И укатила с кем-то из новых знакомцев. Кажется, именно с королем макаронной промышленности.

Я позвонил ей на следующий день. Она сняла трубку. Голос был… Как передать интонации, которые я различил? Тихо сияющий… Глубокий… Грудной… Таким воркуют весной на балконах голуби. Я будто воочию увидел ее купающейся в неге и счастье.

— Надо поговорить, — сказал я.

— Не сегодня, — мгновенно изменив интонации, ответила она.

— Когда?

Она медлила.

— Завтра утром… Или нет… Я не смогу с тобой увидеться… Вообще…

— Почему? — глупо замычал я.

— Ладно… Перезвони через день…

Ясно было: она мечется. Такой вывод я сделал. Видимо, ей и хотелось меня увидеть, и в то же время она боялась не выдержать, не совладать с чувствами, которые испытывала ко мне.

— Дурак ты дурак, — говорил мне потом Маркофьев. — В тот момент у нее наверняка сидел мужик. Голову даю на отсечение. И она хотела, чтобы он испугался, что она его бросит и вернется к тебе. Ей того и нужно было… Его напугать. И чтобы он взревновал. Она этого добивалась… Но в итоге сама перепугалась, как бы его не упустить, вот и стала крутить, отменять встречу…

Так и было. Я вскоре убедился: Маркофьев прав во всем. Я сидел у Вероники, когда позвонил кто-то другой.

Она сказала ему, что не может говорить, поскольку не одна.

То есть и этого звонившего провоцировала на ревность?

Конечно же нет! Стыдно было так думать! Она хотела обстоятельно и откровенно поговорить со мной.