– Я – не Уильям, – сказала я ему. Он посмотрел на меня вполоборота, наморщив лоб; я вздохнула и направилась в свою спальню, чтобы там закрыться, по дороге подбросив скейтборд в комнату Оливера.

* * *

Никки возвращается с пиццей пепперони и пачкой «Тропических Скиттлз»; звучит ужасно, но здорово возбуждает аппетит, если он вам нужен.

– Круто, – говорит он. – Мама мне не разрешает есть всякое дерьмо. Она помешалась на биопродуктах.

– Надо бы и мне перейти на них, – отвечаю я. – Говорят, они продлевают жизнь на три года. – Я слизываю жир с пепперони и прижимаю кусок теста к нёбу. Может, это и не биопродукт, ну да какая разница.

– А вдруг вас завтра собьет автобус?

Я согласно киваю. Интересно, он думает о своем отце, как я думаю о его отце?

– Это даже хорошо, если собьет автобус, – продолжает он, вытягивая губами длинную нитку плавленого сыра. – Я имею в виду, неплохая смерть. Бум – и все.

– А меня сегодня уволили, – говорю я. Жир пиццы стекает мне в горло.

– Вот блин.

– Ты первый, кому я рассказала. Наверное, это неправильно.

– Да, – отвечает Никки. – А где дядя Шон?

Экран моего мобильника загорается. Я тянусь за телефоном, как собака Павлова.

– Это, наверное, он.

Уведомление.

Теодор Брэкстон прислал вам сообщение на Facebook.

– Вот дерьмо, – бурчу я и ловлю на себе взгляд Никки. – Ой, прости. Не надо так говорить. Я хотела сказать – дерево. Де-ре-во.

– Ну и что, я все время говорю «дерьмо».

– Так нельзя. Почему твоя мама меня не предупредила, что ты все время говоришь «дерьмо»? Представь – будешь ты поступать в колледж, скажешь на вступительных экзаменах «дерьмо» и не поступишь.

Я иду к холодильнику в надежде найти бутылочку вина. Должно же где-то в этом доме быть вино.

– Я сирота и жертва теракта. Я могу сказать экзаменатору: «Твоя мамаша настоящая сраная какашка», и меня все равно возьмут в Гарвард.

Я отрываюсь от раскопок в холодильнике и смотрю ему в глаза.

– Во-первых, нельзя говорить такие ужасные вещи. Во-вторых, вряд ли это правда. В-третьих, даже если это правда, все равно надо вести себя достойно.

– Я веду себя достойно, – говорит он. – Мой учитель английского говорит, у меня лучшее в классе воображение. Говорит, из меня получится писатель.

– Правда?

– Чему ты удивляешься?

– Я не удивляюсь. – Я переключаю внимание на нижнюю полку холодильника, вина там не нахожу, только бутылку пива, срок годности которой истек еще в позапрошлый чемпионат мира по футболу, но не все ли равно, черт возьми.

– Ни разу не видел, чтоб вы пили пиво. – Никки улыбается. – Вам больше подходит белое вино.

– Тебе двенадцать или тридцать семь? Очень уж ты рассудительный. И странный.

– Подобное притягивает подобное, – он смеется.

– Хочешь сказать, я тоже странная? Обо мне можно много чего сказать, но что я не странная – так это точно. Я настоящая Швейцария.

– Странные люди никогда не признают себя странными, – говорит он. – Меньше знаешь – лучше спишь.

– Да, так и есть. Твое здоровье, – я чокаюсь бутылкой с его банкой колы.