Я закрываю глаза и слушаю стук вилок по тарелкам, отдаленные разговоры, звуки фортепиано, тихо плывущие над шумом голосов, и внезапно осознаю, что хотя я вышла замуж, и пять лет проработала в агентстве, и сменила квартиру, и стала тетей, и сделала целую кучу тестов на беременность, но, в сущности, я по-прежнему сижу с родителями в том же самом ресторане, что и всегда, и Райна все так же пререкается с ними, и отец все так же страдает манией величия, и мама по-прежнему это поощряет, а Шилла (это название нравится мне все больше), по большому счету, очень непрочный союз. Я понимаю, что, в общем-то, ничего не изменилось. Кем я была в двадцать пять, тем и осталась.

Мой отец всегда говорил: люди не меняются. Если по моим тридцати двум годам можно сделать такой вывод – он прав. Вот черт.

Я открываю глаза и вижу, как мама расстилает на коленях салфетку, а потом убирает ее.

– Давайте наслаждаться морским окунем, – говорит она. Я бы и рада наслаждаться морским окунем, но Райну скрутило, как штопор.

Так что я говорю:

– Мы не можем наслаждаться морским окунем, когда кто-то из вас умирает.

– Если бы кто-то из нас умирал, – отвечает отец, – надеюсь, вы бы к этому отнеслись серьезнее, чем сейчас. Даже учитывая тот факт, – тут он не может удержаться, – что так было бы назначено судьбой. Надеюсь, вы знаете, что если бы вашей матери или мне суждено было бы умереть, я не стал бы поднимать шумиху.

Мышцы челюсти Райны напрягаются, она клонит голову набок, и я отчетливо слышу: чпок!

– Тогда что случилось? – говорит она. – Узнаю – и буду наслаждаться морским окунем.

Мама откашливается, снова поджимает губы. Смотрит на отца, потом отводит взгляд – от него помощи никакой (разумеется).

– Я как раз и хотела сказать, – мама делает большой глоток вина, прежде чем продолжить. – У отца был… тяжелый год. Из-за Нобелевки…

– Папа, но ты же понимаешь – есть вещи и похуже, чем оказаться в списке кандидатов на Нобелевку? – спрашивает Райна.

– Его сильно ранило это событие, – перебивает мама. – И потом еще охранный ордер…

– Пенджаб не имел права! Претензии не принимаются! – кричит отец; изо рта у него вылетает кусок хлеба и бесцеремонно приземляется в мое блюдце, прямо в оливковое масло. Мама дергается в сторону, я пододвигаю блюдце поближе к середине стола.

– Так вот, из-за всех этих перипетий ваш отец пришел к некоторым решениям. Я не то чтобы с ними согласна, но… ну вы понимаете, – мама машет рукой, будто этот жест все объясняет. Хотя… все объясняет фраза «ну, вы понимаете», эвфемизм ничем не хуже прочих, существующих в любой семье. Отец отхаркивает слизь и выдает:

– Она пытается объяснить вам, что я намереваюсь завести любовницу.

От неожиданности Райна выплевывает вино обратно в бокал. И даже я, хотя моя голова мутная и соображает туго, ощущаю, как расширились мои глаза и вытянулось лицо.

– Господи, папа! – Райна опускает голову, закрывает лицо руками. – Ты серьезно? Господи Иисусе!

– Хорошо, что я не заказала окуня, – говорю я.

– Ну, девочки, будем откровенны, – предлагает мама, словно считает своим долгом защитить отца, словно, прожив с ним сорок лет, не сделала ему тем самым лучший подарок из всех. – Мы с папой женаты уже очень долго, и вполне нормально рассмотреть другие варианты. К тому же он объяснил мне все это с весьма разумной точки зрения, и теперь я тоже подумываю завести любовника!

Официант, намеренный принять наш заказ, внезапно останавливается, а затем поворачивается к соседнему столику.