Никому об этом не говорила, но я смотрю шоу, желая узнать, что может пойти не так из-за силы притяжения, законов природы, частоты вращения двигателя, слишком слабого каната; вместе с тем я вижу, что может пойти не так из-за человеческих слабостей: смогут ли участники сохранять достаточное хладнокровие, чтобы, когда они ползут по натянутому тросу, руки не дрожали? Останутся ли спокойными, выполняя задание, в котором не приспособленный для таких целей партнер должен втащить их на вулкан? Пройдут ли достаточно тихо, чтобы не потревожить горных львов, сдержат ли рвотный рефлекс, когда им придется выпить коктейль с мочой?

Эта двухтактная система – то, что люди способны держать под контролем, и то, что не способны, – и привлекает меня в шоу «Рискни»; но подавляющее большинство просто любит смотреть, как разные глупые люди делают разные глупые вещи.

– Послушай, – говорит мне Шон во время рекламной паузы. Он хватает яичный ролл из коробки на чайном столике и откусывает верхушку; крошки, все в жире, падают ему на грудь. – Я знаю, у Никки сейчас непростой период. Я знаю, ты хочешь побыть вдвоем…

– А ты не хочешь побыть вдвоем? Я думала, тебе нравится проводить со мной выходные.

– Я не то хотел сказать. Ты же понимаешь, что я имею в виду.

Вряд ли я вообще хоть что-нибудь понимаю, думаю я. «Виноград»! Это самое идиотское название бара за всю историю человечества!

– Но я заглажу свою вину, ладно? Я придумаю что-нибудь классное, романтичное и сексуальное, и ты не сможешь устоять, – он улыбается, и я улыбаюсь в ответ, больше оттого, что хочу ему верить. В конце концов, это всего лишь один-единственный чек, одна незначительная мелочь, одно свидетельство того, где он был. В «Винограде»! Да это почти ничего не значит. (Тут мой отец непременно напомнил бы, что ничто не значит ничего, и все что-нибудь да значит, и все дороги ведут сюда, и прочее и прочее.) Я стараюсь не вспоминать, что Шон уже по меньшей мере год не придумывал чего-нибудь романтичного или сексуального (считаю, виной всему работа в «Майкрософте» – скажи, Билл Гейтс, ты-то как радуешь свою жену?), да если уж на то пошло, и раньше не особенно старался. Но это даже хорошо, потому что я не в восторге от бурных проявлений страсти. Мы любим китайскую еду. Любим смотреть «Рискни». Любим сидеть на диване по вечерам. Я, конечно, была бы не против пойти в ресторан и там целоваться, но Шону не нужно доказывать свою любовь путешествиями на Бали или куда там еще. Хотя, конечно, зависать в ночных клубах, а потом врать мне – явно не лучшее доказательство.

Он сжимает мою лодыжку, и на экране вновь появляется Слэк Джонс, чтобы объявить первое задание. На этот раз участников будут попарно опускать в яму, полную гадюк. Если они смогут держать себя в руках, гадюки их не тронут. А если не смогут… на этот случай поблизости есть медицинская палатка. (В прошлом году, однако, один из участников погиб, проиграв в неравном бою с гризли, но судебных разбирательств не возникло, потому что организаторы упорно стояли на своем: он добровольно отказался от оказания медпомощи.)

– Разве такого еще не было? – спрашивает Шон, засунув в рот остатки ролла. Его щеки раздулись. Он улыбается, но не виновато. Я уже видела его в роли бурундука – на нашем втором свидании – и так смеялась, что вино потекло у меня по подбородку. Иззи права. Шон – исключение из правил мира компьютерных технологий; у него зеленые глаза, золотистая щетина и подбородок не хуже, чем у Слэк Джонс, и он слишком красив, чтобы целый день пялиться в экран.

– В тот раз были гремучие змеи, – отвечаю я, любуясь изгибом его подбородка и ясными глазами. Он – красавец, не то что я. Никогда не понимала, почему он выбрал именно меня; единственно потому, что так было назначено судьбой.