|
Крозье широким шагом направляется к посту на левый борт. Готовя корабль к зиме в прошлом месяце - после трех недель тщетной надежды вырваться из ледового плена в августе,- он снова приказал развернуть нижние реи вдоль продольной оси судна, чтобы использовать их в качестве конькового бруса. Потом они опять соорудили шатер из парусины, покрывающий большую часть главной палубы, снова поставив каркас из бру-сов, убранных в трюм во время трех недель неоправданного оптимизма. Но хотя люди работают ежедневно по несколько часов, прокапывая лопатами дорожки в снегу, футовый слой которого оставлен на палубе с целью теплоизоляции, скалывая лед ломами и зубилами, а потом выгребая ледяную крошку, забившу юся под парусиновую крышу, и наконец посыпая песком дорожки, здесь всегда остается корка льда, и движение Крозье по наклоненной к носу и к правому борту палубе порой больше напоминает изящное скольжение конькобежца, нежели ходьбу. Вахтенный на левом борту, по графику несущий дежурство сейчас, гардемарин Томми Эванс - Крозье узнает самого молодого члена экипажа по нелепой зеленой шапочке с помпоном (вероятно, связанной матерью мальчика), которую юный Эванс всегда натягивает поверх объемистого «уэльского парика»,- отошел на десять шагов в сторону кормы, чтобы предоставить молодому третьему лейтенанту Ирвингу и леди Безмолвной подобие уединения. При виде этого у капитана Крозье возникает желание дать кому-нибудь - всем - крепкого пинка под зад. Эскимоска, похожая на толстого медвежонка в своей меховой парке с капюшоном и меховых штанах, стоит спиной вполоборота к высокому лейтенанту. Но молодой третий лейтенант подобрался к ней вдоль фальшборта почти вплотную - он еще не касается женщины, но стоит гораздо ближе, чем офицер и джентльмен позволил бы себе стоять возле дамы на вечеринке в саду или на прогулочной яхте. - Лейтенант Ирвинг. Крозье не хотел произносить приветствие таким резким, лающим голосом, но нисколько не расстраивается, когда молодой человек подпрыгивает, словно уколотый кинжалом, чуть не теряет равновесие, хватается за обледенелый поручень левой рукой и - как он упорно продолжает делать, хотя теперь знает правила этикета, принятые на корабле во льдах,- отдает честь правой рукой. Нелепый жест, думает Крозье, и не только потому, что из-за неуклюжих рукавиц, «уэльского парика» и многочисленных теплых поддевок под зимней шинелью молодой Ирвинг малость смахивает на отдающего честь моржа, но также потому, что парень стянул шерстяной шарф со своего чисто выбри того лица - вероятно, с целью показать Безмолвной, как он привлекателен,- и теперь у него под ноздрями болтаются две длинные сосульки, придающие ему еще большее сходство с моржом. - Отставить! - рявкает Крозье. «Чертов болван»,- добавляет он мысленно, но достаточно громко, чтобы молодой лейтенант мог без труда расслышать непроизнесенные слова. Ирвинг стоит неподвижно, бросает взгляд на Безмолвную - во всяком случае, на затылок мехового капюшона - и открывает рот, собираясь заговорить. Очевидно, никакие слова не идут ему на ум. Он закрывает рот. Губы у него такие же белые, как обмороженная кожа. - Сейчас не ваша вахта, лейтенант,- говорит Крозье, снова слыша в своем голосе металлические нотки. - Нет, сэр. То есть да, сэр. То есть капитан прав, сэр. То есть… Ирвинг снова решительно захлопывает рот, но впечатление несколько портит стук зубов. После двух-трех часов на таком морозе зубы порой разрушаются - буквально взрываются, разлетаясь осколками эмали между стиснутыми челюстями. Иногда, по опыту знает Крозье, вы слышите треск эмали за мгновение до разрушения зубов. - Почему вы все еще здесь, Джон? Ирвинг пытается моргнуть, но застывшие веки не слушаются, словно намертво примерзшие к глазным яблокам. |
