— Тебя выдало чертово зеркало твоего чертова Эгона Шиле! — в бешенстве завопила донья Лукреция. — Думал, ты очень умный, да? Ничего подобного, кретин. Откуда ты знал, что в письме говорилось о маске?

— Да ты же мне сама рассказывала, — начал было Фончито, но, увидев, что женщина привстала, испуганно притих и закрыл лицо руками, словно защищаясь от удара.

— Не ври, я никогда не говорила тебе о маске, — возразила мачеха, гневно сверкая глазами. — Сейчас я принесу письмо и дам тебе прочесть. Ты его съешь и попросишь у меня прощения. И ноги твоей больше не будет в этом доме. Слышишь? Никогда!

Донья Лукреция бросилась прочь из столовой, едва не сбив с ног Фончито и Хустиниану. Но, вместо того чтобы сразу ринуться в спальню, где на туалетном столике стопкой лежали письма, она ненадолго заперлась в ванной, умылась холодной водой и смочила виски одеколоном. Она все не могла успокоиться. Маленький негодяй. Играл с ней, точно котенок с большой старой мышью. Писал таким изысканным слогом, чтобы она поверила, будто письма приходят от Ригоберто, будто он и вправду хочет помириться. Чего он хотел? Что за интригу затевал? К чему весь этот фарс? Неужели мальчишка просто хотел позабавиться, играя с ее чувствами, ломая ей жизнь? Извращенец, садист. Как он, должно быть, веселился, внушая ей ложные надежды.

Все еще пылая гневом, донья Лукреция без труда отыскала роковое письмо. Оно пришло седьмым. Изобличающую пасынка фразу женщина запомнила наизусть: «…скроешь свое прекрасное лицо под маской дикого зверя, предпочтительно бенгальской тигрицы из «Лазури» Рубена Дарио… Или суданской львицы. Ты изогнешь правое бедро…» Ни дать ни взять таитянка Моа с картины Эгона Шиле. Чертов обманщик, маленький интриган. Ему хватило наглости устроить спектакль с зеркалом, да еще и показать ей опасную репродукцию. Донья Лукреция нисколько не жалела о том, что расквасила его фарфоровое личико. Отличный бросок! Разве этот бесенок не поломал всю ее жизнь? В том, что случилось, не было ее вины, несмотря на разницу в возрасте. Это он, Фончито, соблазнил собственную мачеху. Дитя, похожее на ангела, оказалось Мефистофелем, Люцифером. Ну ничего, теперь с прошлым покончено. Злодей больше не вернется ни в этот дом, ни в ее жизнь.

Однако в столовой мальчика уже не было. Хустиниана укоризненно качала головой, протягивая хозяйке окровавленную салфетку.

— Он убежал в слезах, сеньора. И не из-за носа. Вы порвали книжку про его любимого художника. Представляю, как ему было горько.

— Отлично, значит, тебе его жаль. — Донья Лукреция без сил упала в кресло. — Наверное, ты до сих пор не поняла, что случилось. Это Фончито писал мне анонимки.

— А он клянется, что нет, сеньора. Клянется всем, что ему дорого, что их писал его отец.

— Ложь. — Донья Лукреция чувствовала себя совершенно разбитой. Только обморока не хватало. Скорее в постель, закрыть глаза и проспать целую неделю. — Его выдали маска и зеркало.

Хустиниана наклонилась к хозяйке и говорила ей почти на ухо:

— А вы уверены, что он не читал этих писем? Что вы совершенно точно ему о них не рассказывали? Фончито у нас премудрый филин, сеньора. Как он мог так глупо попасться?

— Я не читала ему писем и ни слова не говорила о маске, — упрямо повторила донья Лукреция. И тут же усомнилась в собственных словах.

А что, если говорила? Вчера или позавчера? Все эти дни голова у женщины была занята бог знает чем; вместе с анонимками на нее обрушился целый каскад тревог, надежд, подозрений и мечтаний. А что, если Хустита права? Что, если она упомянула, пересказала, а то и прочла пасынку отрывок про маску и зеркало? В таком случае, оскорбив и ударив мальчика, она поступила несправедливо.

— Я так устала, — пожаловалась донья Лукреция сквозь слезы.