— Мне не нравится, что ты вбил себе в голову эту чушь. Что ты все время о ней думаешь и веришь в нее. Ты — это ты, а Эгон Шиле — это Эгон Шиле. Ты живешь сейчас в Лиме, а он жил в Вене в начале века. Реинкарнации не существует. В общем, кончай болтать ерунду, если не хочешь, чтобы мы поссорились. Договорились?

Мальчик мрачно кивнул. Он был удручен, но не посмел спорить с рассерженной мачехой. Донья Лукреция поняла, что пора разрядить обстановку.

— Я хочу тебе кое-что прочесть, — проговорила она, доставая из кармана письмо.

— Ты решила ответить папе? — просиял мальчик, усаживаясь на полу, чтобы слушать.

Донья Лукреция размышляла над письмом весь вечер. Она еще не решила, отправить его или нет. Но дальше так продолжаться не могло. Целых семь анонимок. От Ригоберто. А от кого еще? Кто еще мог излагать свои мысли таким изысканным слогом? Кто знал каждую клеточку ее тела? Эту игру пора было заканчивать. А там будь что будет.

— Читай же скорее, — торопил Фончито. В глазах мальчишки светилось любопытство и что-то еще, нечто такое, чему донья Лукреция никак не могла подобрать подходящее определение; нечто зловещее. Откашлявшись, она стала читать, не поднимая глаз на пасынка.

«Любимый,

я решилась написать тебе лишь потому, что чувствую: ты — автор этих пламенных посланий, которые наполнили мое жилище страстью, радостью, ностальгией и надеждой, разожгли в моем сердце и теле дивный огонь, который согревает, не обжигая, огонь страсти и нежности, какие возможны лишь в счастливом браке.

К чему ставить подпись, если никто, кроме тебя, не мог отправить мне этих писем? Кто познал меня, создал, выдумал? Кто еще знал о красных пятнышках у меня под мышками, о перламутровой коже между пальцами, о моих «забавных наморщенных, голубоватых сверху и пунцовых внутри губках, до которых можно добраться, лаская стройные мраморные колонны твоих ног»? Только ты, любовь моя.

С первых строк самого первого письма я знала, что это ты. Еще не успев дочитать его до конца, я бросилась исполнять твои предсказания. Я разделась и, как ты просил, изобразила перед зеркалом Данаю Климта. И тогда, как не раз бывало моими одинокими ночами, я отправилась вслед за тобой в путешествие по фантастическим мирам, которые мы открывали вместе все эти годы, чтобы отыскать источник утешения, опору в пустых и тяжких буднях, отблеск настоящей жизни, полной сильных чувств и захватывающих приключений.

Я в точности выполнила приказы — именно приказы, а не просьбы или распоряжения, — отданные тобой во всех семи письмах. Я одевалась и раздевалась, наряжалась и скрывала лицо под маской, застывала на месте, вытягивалась, сворачивалась клубком, садилась на корточки и стремилась — телом и душой — воплотить все твои мечты, ибо не знаю большего наслаждения, чем доставлять наслаждение тебе. Для тебя и во имя тебя я была Мессалиной и Ледой, Магдалиной и Саломеей, Дианой с луком и стрелами, Обнаженной Махой, Непорочной Сусанной, застигнутой похотливыми старцами, и одалиской в турецкой бане с картины Энгра. Я делила ложе с Марсом, Навуходоносором, Сарданапалом, Наполеоном, лебедями, сатирами, рабами и рабынями, погружалась в море, словно сирена, пение которой разжигало страсть в душе Одиссея. Я побывала маленькой маркизой Ватто, Тициановой нимфой, Пречистой Девой Мурильо, Мадонной Пьеро делла Франческа, гейшей Фудзиты и нищенкой Тулуз-Лотрека. Мне стоило огромного труда встать на пальцы, как балерина Дега, и, чтобы не разочаровать тебя, я все же попыталась изобразить то, что ты назвал сладострастным кубистским кубом Хуана Гриса, хотя потом болело все тело.

Возобновление наших игр, пусть и на расстоянии, принесло мне огромную радость и мучительную боль. Я снова почувствовала, что я твоя, а ты мой. Но стоило игре закончиться, как мое одиночество становилось еще горше, а тоска — еще чернее.