Он поднял меня на ноги спиной к капитану Планкетту и солдатам и, поддерживая, застегнул мне рубашку. Рядом на земле валялся шнурок, но он больше не был алым. По коже у меня побежали мурашки, когда я заметила, что он стал серым, напоминая по цвету слизней. Когда же я прикоснулась рукой к горлу, то обнаружила на нем горящий рубец.

– Сожги его, Адам, сожги на этом самом месте, – попросила я, указывая на шнурок.

Никто не задал ни одного вопроса. Капитан Планкетт приказал принести канистру парафинового масла. Не дотрагиваясь до шнурка, он полил его маслом и поднес к нему спичку. Загоревшись, шнурок корчился и извивался в пламени, словно живое существо, а когда пламя в конце концов погасло, на земле не оказалось пепла. Не осталось ничего, кроме зловонного дыма, который медленно рассеивался.

– Потрясающе. Вообще говоря, вся история довольно странная, правда? – произнес капитан Планкетт.

Поддерживающий меня рукой за талию Адам ничего не ответил. Глядя на то, что лежало на земле, накрытое одеялом, он проговорил:

– Я не желаю, чтобы эта падаль путешествовала в одной компании с моей женой. Я не потерплю его присутствия, будь он живой или мертвый.

– Полностью согласен, старина. В мою задачу не входит доставлять убитых барсами типов. Мы зароем его где-нибудь здесь, – капитан Планкетт отвернулся и крикнул: – Хавилдар!

* * *

За семь лет Рильд, похоже, ничуть не изменился. Я стояла в залитых солнцем покоях вместе с Адамом. Мудок, как всегда, неприветливый, попытался настоять, чтобы Адам остался за стенами монастыря, но я принесла слезу Будды, и не Мудоку было мне противоречить.

– Судьба мудрее, чем человек, – сказал Рильд. – Из тебя получилась бы плохая монахиня, останься ты здесь, как я предлагал, дитя.

– Я решила, что это не для меня, высокорожденный.

– Воистину так, – он опустил глаза на молочно-белый камень, лежавший перед ним на подушечке из красного шелка. – Мы вспоминали тебя в наших молитвах с года Железной Мыши, потому что тогда было предсказано, что ты вернешься, возможно, для того, чтобы спасти слезу Просветленного от рук Пожирателя Душ, возможно, для того, чтобы умереть. – Его взгляд упал на Адама и стал пустым и невидящим. Через какое-то время он заговорил особым, певучим голосом: – Тот, кто был стар, ушел, и в момент своего ухода внутренний огонь был им отдан духу того, кто один мог сокрушить Серебряного Человека без кармического воздаяния за содеянное.

Убедившись, что Рильд сказал все, что хотел, я призналась:

– Высокорожденный, я не поняла. Его полузакрытые глаза открылись.

– Пока не понимаю и я, дитя. Я говорю только то, что должен. Помни мои слова, а понимание их придет позже, – он опять посмотрел на камень и поднял руку для благословения. – Семижды семь лет и еще, до лет, что последуют за годом Огненной Обезьяны, ваши имена будут звучать в молитвах, что возносятся в Чома-Ла.

– Мы будем помнить это с признательностью, высокорожденный.

– Срок молитв не связан со сроком вашей жизни, но с концом Чома-Ла. Тогда придут желтые люди, и земля Бод погибнет.

Я постаралась скрыть недоверие.

– Сколь прискорбное пророчество, высокорожденный.

– Все умирает, и все рождается снова до тех пор, пока обретенные заслуги не принесут избавления от Колеса бытия. Теперь ступай с моим благословением.

Позднее, когда мы ехали через двор, чтобы соединиться со взводом гуркхов, ожидавших нас в окрестностях Галдонга, Адам спросил:

– Что он говорил, Джейни?

– О… ну, слеза будет возвращена обратно в Чома-Ла, и они очень признательны.