* * *

Шли воистину золотые месяцы. Мы ездили верхом, играли в теннис, принимали участие в общественных мероприятиях, читали, работали, играли в шахматы или карты, часами гуляли или ездили на велосипеде на этюды. Иногда мы подолгу молчали, иногда оживленно разговаривали. Я любила помогать Элинор, чем бы она ни занималась – составляла ли каталог своих рисунков цветов, проверяла ли их латинские названия, посещала ли заболевшего или покалечившегося жителя деревни, занималась ли благотворительностью. Я радовалась возможности просто присутствовать, когда она вступала в сражение с фермером, землевладельцем или любым другим, оскорбившим ее чувство справедливости.

Вскоре мне трудно было уже воспринимать ее иначе как старшую сестру, потому что она вела себя со мной именно так, и я ее обожала. Если Элинор относилась ко мне как старшая сестра, то мистер Лэмберт – как к младшей дочери. Встречаясь по утрам за завтраком, он целовал меня в щеку так же, как Элинор, и желал мне удачного дня. То же самое он делал перед тем, как отправляться спать, говоря: "Спаси и сохрани тебя Господь, дитя".

Хотя он часто бывал рассеянным и выражался весьма замысловато, как будто в суде, что порой раздражало Элинор, человек он был веселый, с чувством юмора. Когда мы сидели за столом, он всегда вел занимательную беседу, вспоминая прошлое и рассказывая забавные истории из своей жизни, когда был молодым адвокатом в Лондоне.

Летом по многу раз я брала двуколку и отвозила его в лес или в поле, чтобы найти какое-нибудь существо или растение, которое он хотел нарисовать. Мне никогда не случалось видеть, чтобы он вырвал цветок или пытался поймать дикое животное. Мистер Лэмберт был твердо убежден, что убивать можно только для того, чтобы не умереть с голода, что очень напоминало мне представления Ло-бас в Смон Тьанге, с той разницей, что они старались избегать убийства отчасти из-за того, что ненароком могли убить инкарнацию своего родственника.

Когда мы возвращались в двуколку, он все время отпускал одну и ту же шутку про хорошенькую девушку в соломенной шляпе и ботинках без мысов, которая предложила ему последний свой сэндвич с беконом. Такие вещи, то есть пересказывание одной и той же истории или повторение одной и той же шутки, иногда раздражали Элинор, но я ничего не имела против. Во время наших вылазок мы говорили о множестве разных предметов, и я все больше к нему привязывалась.

В обычае местных помещиков, в особенности дам, было наносить друг другу визиты, утром или днем. Они всегда носили весьма официальный характер, в строгом соответствии с установленной процедурой. Мы в "Приюте кречета" не наносили утренних визитов и не объявляли формальное время для их приема, потому что Элинор считала их чудовищной тратой времени. Мы не возражали против того, чтобы к нам приходили, но предоставляли людям делать это тогда и так, как им того хотелось. Если мы действительно были дома, Мэйз, открывавший дверь, так и говорил. Если же, однако, посетитель приходил при этом в неудобное время, он вежливо сообщал это посетителю вместо того, чтобы говорить, что нас "нет дома", как того требовал этикет. Впрочем, такое случалось редко, потому что и Элинор, и ее отец любили общество и, ничуть не огорчаясь, откладывали ради гостей свои занятия.

У мистера Лэмберта было еще одно увлечение, которое поначалу меня удивляло. Каждый четверг он проводил четыре-пять часов по вечерам в главной усадьбе за игрой в «вист» со сквайром Тарлтоном, майором Эллиотом и отошедшим от дел инженером по имени Мэтли, очень богатым жителем Крэнвуда. Играли они на деньги, и мистер Лэмберт всегда выигрывал. Объяснялось это тем, что вист – игра математическая, а у него был именно такой склад ума. Мистер Лэмберт четко запоминал все карты, которые вышли, и мог сообразить, какие находятся на руках у игроков.