— Ведь это и твой день рождения, не так ли? Конечно, так. Каким дураком я, должно быть, выгляжу. Но ты же девочка, понимаешь, поэтому у меня никогда не было повода вспоминать о твоем дне рождения. — Он сложил руки, пожевал губами и поднял брови. — У тебя никогда еще не было достойного дня рождения. — Он медленно покачал головой. — А сейчас я не могу тебе его устроить.

Он протянул руку и провел ладонью по ее щеке.

— Понимаешь ли ты, что сердцем я сейчас мертвец? Моя кожа, кровь, кости и душа почернели от вины, ненависти и жажды мести. И у меня нет никого, чтобы…

Он снял руку с ее щеки и положил ладони ей на плечи.

— У тебя тоже нет никого.

Он привлек дочь к себе в объятья впервые за все время ее жизни. Она чувствовала на шее его дыхание, его слезы и жесткие усы на своей щеке.

— Это и твой день рождения, Тихая. — И он продолжил горьким голосом: — Мне совсем не нравится твое прозвище. А тебе?

Она отрицательно покачала головой, уткнувшись лицом в шею отца и обхватывая его руками. Она не смогла остановить собственные слезы.

Через секунду он отстранил ее, чтобы заглянуть ей в лицо. Своими ладонями он стер слезы с ее щек.

— Когда ты родилась, твоя мать думала, что ты сможешь говорить. Ты знаешь об этом?

Она кивнула.

— Эта мысль довела ее до безумия. Я назвал тебя Тихой по этой причине. Наверное, я думал, что это поможет. Наверное, это мне показалось забавным и остроумным.

Он долго сидел молча. Наконец, он сказал:

— Я не знаю, как называть тебя сейчас. — Он взял ее руку и поднес ее к губам. — Я не хочу терять тебя, дитя.

Он отпустил ее руку и обхватил ее своими руками. Потом вдруг фыркнул и засмеялся.

— Да, дитя, давай составим заговор и убьем Бога. Это было бы большим приключением, правда? Ты способна так играть, дитя? Ты можешь чуять ветер, ибо нет ничего запретного для храброго сердца. — Он кивнул ей и продолжил: — Дочь, ты должна отпраздновать свой день рождения. — Хитрым, слегка безумным взглядом, он посмотрел на нее. — Нет. Праздник может навлечь неприятности на Набила или Онана, но я придумаю и состряпаю что-нибудь самостоятельно.

Она улыбнулась и открыла рот в беззвучном смехе.

Отец тоже засмеялся.

— Да, моя стряпня будет бОльшим наказанием, чем наказание за женский праздник. — Он поднял брови. — Тогда, наверное, подарок? — Он повел рукой по комнате. — Все, что есть в этом доме, все, что в моем владении, все, что есть во всей вселенной и мне доступно, я добуду для тебя. Хочешь комнату Рахмана, ту, что полная игрушек? Кивни, и она твоя…

В его глазах снова сверкнули слезы. Он притиснул ее к себе и обнял.

— Прости меня, — сказал он. — Больше никаких слез.

Он поцеловал ее в щеку и отодвинул на расстояние руки.

— Что будет тебе подарком? Что-то такое, что можно легко спрятать. Что-то такое, чего у тебя нельзя будет отнять.

Она прижала свою ладонь к щеке, туда, куда поцеловал ее отец. Впервые. Она протянула ему руку, в которой держала крошечную синюю книжечку, что дал ей торговец-имант. «Научи меня читать», — знаками показала она.

Вся кровь отхлынула от его лица, когда взор его упал на книгу в ее руке. Сценарий тысяч ужасов, миллиона поражений и вечности, уготовленной в аду, стоял в глазах отца. Под конец он дернул головой к двери и сказал:

— Закрой ее и запри.

Лилит поспешила к двери, захлопнула ее и задвинула засов. Когда она вернулась к отцу, тот подбирал с полу чистые листы бумаги.

— Найди, чем мне писать, дитя.