– Гниды… Твари…

– Правильно, Миша. Мочить этих сук… Но не здесь.

Кто-то стонал, пытался ползти, шарил рукой по стене с той стороны, словно искал Аню. Еще одно сдавленное болью мычание слышалось в глубине зала.

– Хватит корчиться, – сказал Корнилов. – Больше вас бить никто не будет.

– Ты мне слома-ал… лицо, – жалобно пропел один из провинившихся.

– Нет у тебя лица, – резко ответил Корнилов. – Ты же оборотень. Возьмешь себе другое, не такое хлипкое. Выбери себе матерое, со звериной скулой, с волчьим оскалом. Свои человеческие лица оставьте дома, обращайте их к женам, детишкам. А на охоту надевайте песьи головы. Куда тебе было с такой ряхой, правильно Серега сказал, на быка выходить. Именно лоха тебе доить, с мелких торговцев по шерстяному носку в неделю собирать, по пучку укропа с ящика…

Было слышно, как Корнилов ходит между неподвижно сидящих или стоящих людей. Только на полу еще постанывали и шевелились, пытаясь подняться.

– А Митрофанов на хорька похож, – сказал кто-то. – Ему только кур душить.

– Са-ам ты… – плаксиво отозвались снизу.

– У нас должен быть единый, коллективный разум, – продолжил Корнилов. – Чувство стаи, волчье братство. Только в этом случае стая легких, подвижных, не обремененных собственностью хищников может затравить даже такого мастодонта, как… Горобец. Дойдет и до него очередь, никуда он от нас не денется. Объявим и на него охоту… Никого мочить мы не будем. В семье, как говорится, не без урода. Научимся еще правильно подбирать кадры…

Аня почувствовала, что Корнилов говорит, уже обдумывая дальнейшие действия.

– Я хочу, чтобы мы решали все не большинством, а общим одобрением, согласием. Тогда не будет скрытых обид, оппозиций…

– То есть консенсус нужен, – встрял кто-то грамотный.

– Вот именно, – согласился Михаил. – Каждое наше решение должно быть одновременно и общим, и личным решением каждого из нас. Я предлагаю вам поступить с ними так, чтобы никто из нас не испытывал потом страха за свою жизнь, за свое здоровье, за благополучие своих семей. Ошибка, глупость, жадность – это не предательство. А потом мы научимся. Потом все будет по-другому. Какие наши годы… Отмазать их у нас не получится, да и засвечиваться сейчас нам не стоит. Короче, нужны хорошие деньги, чтобы Митрофанов и Ропшин хорошо где-нибудь отсиделись… С Перейкиной пока дело затягивается, но, думаю, это временные трудности. Это дело мы доведем до конца.

– Так Перейкина, вроде, глубоко ушла на дно. Мы уже по всем каналам ее искали. По агентурным и официальным. Разве что в Обводный еще не ныряли. А что, Миш, есть какие-нибудь серьезные зацепки?

Аня не услышала, но почему-то почувствовала, как уверенно Корнилов кивнул кому-то невидимому. Песьей головой…

Аня попятилась, боясь повернуться спиной к страшной двери. Ей казалось, что стоит задержаться на минутку, и она непременно попадет туда, как в страшную мясорубку. Ноги слушались плохо. В висках стучало, и щеки почему-то стали нестерпимо горячими. Ей было стыдно. Ужасно стыдно за то, что она ничего не поняла раньше. Жутко от того, что она не узнавала голоса своего мужа. Страшно до дрожи, что Корнилов действительно способен выдать своим шакалам несчастную Светлану. А значит, и родители, мама и папа оказываются под угрозой.

Она все отходила спиной и отходила. А потом как будто очнулась и мелкими вороватыми шажками побежала в дом.

Она ворвалась в ванную и тут же закрылась на задвижку. Она просто представить себе не могла, как разговаривать с Михаилом и смотреть ему в глаза. Потому что в таком состоянии, в котором она сейчас находилась, его первый вопрос будет звучать так: «Что с тобой случилось?» Вести себя, как ни в чем не бывало, не получится.