– Из крыжовника? Не может быть!

Под стук и шкрябанье ложечек по блюдцам Акулина рассказала, как Офферус был принят в одну из христианских общин, как местом послушания силачу и великану был выбран речной брод. Офферус переносил через быструю реку поклажу, переводил людей. Как-то он нес на себе через быстрину маленького мальчика. С каждым шагом ноша его становилась все тяжелее и тяжелее, пока не стала вовсе неподъемной. Тогда мальчик сказал ему: «Я – Христос, Спаситель мира, взявший на себя всю тяжесть греха его».

– С тех пор Офферус и стал зваться Христофором, что значит «Несущий Христа», – проговорила Акулина с блаженной улыбкой, радуясь то ли за святого, то ли за то, что ей, наконец, позволили рассказать неканоническую историю до конца.

Акулина замолчала, зато стала громко прихлебывать чай из блюдечка. Отец Илларион отер маленькой ладошкой рыжую бороду, перекрестился и, видимо, собирался покинуть трапезную, но Аня остановила его вопросом.

– Отец Илларион, а вы сами-то верите в песью голову?

– Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, – наставительно проговорил монах, с явными интонациями отца Макария. – А потом я вам про собачью голову ничего не говорил.

– А как же фреска? – не сдавалась Аня.

– Тут ведь всяческие недоразумения возможны. Ведь и Моисея в эпоху Возрождения изображали с рожками…

– У Микеланджело, кажется.

– И у него тоже, – кивнул отец Илларион. – Откуда это пошло? Моисей получил от Бога скрижали с начертанными десятью заповедями. Позже Господь обновил завет, написав на новых скрижалях те же заповеди. После общения с Богом, сказано в Священном писании, лицо Моисея «засияло лучами». По-древнееврейски одно и то же слово означало «луч» и «рог». Видимо, кто-то неточно перевел это слово…

– Лицо Моисея засияло рогами, – повторила Аня неправильный перевод.

– Вполне возможно, что в истории с мучеником Христофором вкралась подобная неточность. Скажем, метафора или сравнение обезображенной головы святого с песьей было принято за прямое утверждение…

– Потому не в букву следует верить, а в дух, за этой буквой сокрытый, – раздался зычный, хорошо распетый после службы голос отца Макария, а потом уж показался и он сам.

– Кажись, у меня пригорело что-то! – вскрикнула Акулина и метнулась на кухню.

– Набрехала уже сорока? – спросил игумен, усаживаясь на скамью. – Ишь как вспорхнула.

К отслужившему настоятелю вернулось благостное настроение. Это сразу же почувствовал отец Илларион.

– Разве что самую малость, – усмехнулся он, наливая начальству чай покрепче. – Христофорова невеста – одно слово…

– Про душу забывает, на мир смотрит через свое увечье, – сказал отец Макарий, так же шумно, как Акулина, прихлебывая чай. – Вот и мученик Христофор приглянулся ей уродством своим. А ведь не чаял он безобразием своим соблазнять.

– Я где-то читал или слышал, только не помню где, – заговорил вдруг Корнилов, до этого молчавший и только строивший Ане разнообразные гримасы, – что множество персонажей в священной истории не случайно. Они как бы соответствуют простым человеческим чувствам, разным наклонностям людской души, что ли. А через обычное, земное открывается путь к сокровенному…

Аня увидела, что отец Макарий внимательно слушает Михаила и едва заметно кивает ему своей большой гривастой головой.

– Перед женщиной, склонившейся над младенцем, человек обязательно остановится, хотя бы взгляд задержит, вспомнит что-то свое светлое, улыбнется или загрустит, – продолжал говорить Михаил.