Недаром взрослые — особенно те, у которых глубоко вырезанные темноватые ноздри, морщины на лбу и волосатые уши, — то и дело целуют малышей в их свежие щечки. Они уверяют, будто при этом малыши испытывают истинное удовольствие; это тоже один из их готовых взглядов. На самом же деле это им, взрослым, приятно целовать крошек в свежие щечки, и те весьма охотно доставляют им подобное удовольствие.

— Ах, какой премиленький мальчик!

Но Тисту от этого не испытывал ни малейшей гордости. Красота казалась ему вещью самой обыденной. Он даже удивлялся, что не все мужчины и женщины, не все дети по ходят на его родителей и на него самого.

И все потому, что родители его — поспешим, кстати, сказать об этом были необыкновенно хороши собой, и Тисту, глядя на них, привык думать, что не такая уж сложная штука — быть красивым. Если же он на тыкался на какое-нибудь уродство, то оно казалось ему исключением или же несправедливостью.

У его отца были черные и тщательно приглаженные бриллиантином волосы; он был высок ростом и превосходно одевался; на воротнике его пиджака никогда не видно было ни единой пылинки, и он весь благоухал одеколоном.

Мать его была воздушным белокурым созданием с нежными, бархатистыми, словно у цветка, щечками и розовыми, словно лепестки розы, ногтями, и, когда она выходила из своей комнаты, вокруг нее разливался аромат невидимого букета.

Поистине Тисту не на что было жаловаться, ибо, будучи единственным ребенком в семье, он пользовался всеми благами огромного состояния своих родителей.

Ведь отец его и мать, как вы уже сами догадались, были людьми очень богатыми.

Жили они в прекрасном многоэтажном доме с башенками, увенчанными остроконечными шпилями. В этом доме с высокими, вытянувшимися В девять рядов окнами был еще подъезд, веранда, парадная и черная лестницы, а вокруг него раскинулся великолепный сад.

В каждой комнате дома лежали такие толстые, такие пушистые ковры, что они скрадывали шорох шагов. Здесь очень удобно было играть в прятки, а также бегать по ним босиком — ведь это вещь запрещенная. Недаром мать то и дело твердила ему:

— Тисту, надень сейчас же туфли, а то простудишься!

Но Тисту благодаря толстым коврам никогда не простужался.

Были еще в доме на парадной лестнице медные, ярко начищенные перила, которые напоминали горбатую заглавную букву S. Начинались они с самого верхнего этажа и мчались, словно золотая молния, до самого низа, упираясь в медвежью шкуру.

Когда поблизости никого не было, Тисту садился на перила верхом и несся вниз с головокружительной быстротой. Перила эти были как бы личным его ковром-самолетом, его волшебной дорогой, которую каждое утро ожесточенно натирал, начищал до умопомрачительного блеска слуга Каролус.

И все потому, что родители Тисту питали необоримую слабость ко всему, что блестит, и в результате делалось все возможное и невозможное, дабы им угодить.

Парикмахеру с помощью бриллиантина, о котором мы уже упоминали, удавалось превратить шевелюру отца в такой бесподобный восьмигранный шлем, что при виде его все обмирали от восторга. Отцовские ботинки были до такой степени начищены, отлакированы, что при ходьбе, казалось, отбрасывали целый каскад искр.

Розовые ноготки матери, всегда тщательно отполированные, сверкали словно десяток застекленных окошек при восходе солнца. Вокруг ее шеи, в ушах, на запястьях, на пальцах переливались огнями бесчисленные колье, серьги, браслеты и кольца, усыпанные драгоценными камнями; и когда она отправлялась вечером в театр или на бал, казалось, будто все горевшие в ночи звезды невольно тускнеют перед нею.

Слуга Каролус, используя порошок собственного изготовления, превращал перила в неповторимое произведение искусства. К тому же порошку он прибегал и для того, чтобы начистить круглые ручки дверей, серебряные подсвечники, хрустальные подвески на люстрах, солонки, сахарницы и пряжки поясов.