— Мерипта-ах! — донёсся странный, сильно искажённый подземным эхом голос. — Иди ко мне, Мериптах!

Не раздумывая ни мгновения, мальчик, как был на четвереньках, так и кинулся на этот зов. Но почувствовал, что его держат за ногу. Учитель отчаянно вцепился единственной рукою в лодыжку ученика, шипя при этом:

   — Не надо, не надо, Мериптах!

Мальчик дёрнул ногу, калека держал крепко, дёрнул ещё раз и опять не вырвался. Учитель вцепился так, словно удерживал самое важное в своей жизни. Сипел, ныл, скрипел зубами. Мальчик рвался к отцу, обдирая колени о сухую, жёсткую землю. Так продолжалось до тех пор, пока свет на том конце лаза не погас. Князь Бакенсети исчез. Но произнесённый приказ остался светить на том конце чёрной трубы. Ужас охватил мальчика, получалось, что он не выполнил его, слабый, глупый, недостойный Мериптах! Сила этого ужаса была такой, что нога вырвалась из цепких пальцев урода учителя, и княжеский сын спешно помчался на четвереньках в темноту подземного хода.

Апоп явился в Мемфис внезапно. К его встрече ничего не было и не могло быть готово. Городской народ был уже изрядно утомлён трёхдневным празднованием Нового года, но за те два часа, что описывалась золочёными носилками столичного гостя большая петля от пристани до ворот княжеского дворца, город очнулся и закипел. Минуя квартал за кварталом, процессия нанизывала на себя всё новые толпы радостно безумствующих людей. Увидеть собственными глазами фараона, пусть даже такого нелюбимого, это редкостная радость, не всякому египтянину выпадающая за всю его жизнь.

Многочисленная охрана царя, даже с помощью двух сотен гиксосских всадников местного гарнизона, не без труда поддерживала порядок во время пышного и звучного шествия.

Апоп не спешил, давая правителю время хоть как-то подготовиться к встрече и наслаждаясь зрелищем народного восторга. Он растягивал время движения, как будто чувства народа были лакомы для него. Высшей точкой этого утра была казнь отвратного мужеложника, после этого царь Авариса, будь он настоящим змеем в четыреста пятьдесят локтей длиною, мог бы беспрепятственно пожирать восторженных подданных, и они считали бы себя осчастливленными.

Визит фараона в любой из подвластных ему номов был не только очень важным и радостным событием, но и детально разработанной церемониальной процедурой. За многие недели начиналось составление малого и большого списков. В малый вносили имена тех, кого следовало пригласить к парадной трапезе во дворце номарха — высшие сановники, верховные жрецы особо почитаемых местных божеств, правители городов. В большом значились гости, допущенные лишь к лицезрению верховного правителя с площади перед дворцом. Даже просто попасть на эту площадь считалось высочайшим почётом. Богатые торговцы, старшие писцы, жрецы и пророки мелких святилищ, деревенские старейшины и прочие достоважные люди специально готовились к этому дню, выправляя наряды и копя подношения. Фараон обращался к своим лучшим подданным с надлежащими словами и раздавал подарки строго в соответствии с заслугами каждого из приглашённых. Эта встреча становилась потом на годы главной темой разговоров в их домах.

Теперь этот благородный порядок был сломан. Вслед за носилками фараона на княжеский двор, продавив своею радующейся силой линию ливийской охраны, влилась простолюдная пёстрая масса. Только на нижней ступени парадного крыльца удалось поставить предел силе народной любви к своему фараону. Гиксосские конники спешились и выставили плотную кожаную стену, в три шеренги глубиной, подкрепив оплошавшую ливийскую охрану.