Молчаливые серые люди неудержимо, как волны прилива, толчками продвигались вперед. Дружно вскидывая дубинки, они принялись скандировать:

— Бре-мен! Бре-мен! Бре-мен!

Это было так жутко, что крестьяне, не выдержав, отступили, оставив всадников без прикрытия, и на тех тут же обрушился град ударов. Две лошади пали почти разом — им раздробили дубинками черепа. Ульфрид спасся, успев соскочить с седла, но Осберн оказался не столь удачлив и, пока его добивали, отчаянно кричал.

Ранегунда, белея от ярости, устремилась ко всё еще молотившим бездыханное тело врагам, но чья-то твердая рука осадила ее лошадь.

— Бесполезно, герефа, — сказал Сент-Герман. — Тебе надо пройти через это.

Она гневно дернулась.

— Да, я пройду. Я рассчитаюсь за Осберна, уж будь уверен.

— Но не столь дорогой ценой. Ты нужна своим людям.

Он понимал, что с ней творится, он знал эту неукротимую жажду убийства, завладевавшую человеком в бою. Она пьянила, она толкала на безрассудства, она уже просыпалась и в нем. Его замутило от этого ощущения, и, сглотнув комок, подступивший к горлу, он твердо сказал:

— Держи себя в руках, Ранегунда. Не позволяй битве править собой.

Мгновение она сверлила его яростным взглядом, затем в серых глазах что-то дрогнуло.

— Мне следует быть опорой для многих. Благодарю. Я поняла.

Сент-Герман поскакал за герефой, прикрывая ей спину.

Возле дымящейся, обугленной бреши в стене земля уже пропиталась кровью. Более дюжины захватчиков нашли там свой конец, некоторые еще шевелились. Вперемежку с ними лежали и сраженные палицами пришельцев крестьяне, Сент-Герман разглядел среди них Ниссе. Серые тени все еще текли сквозь пролом, но ручеек иссякал; это были калеки, служившие, видимо, в армии оборванцев сборщиками трофеев. На бастионе пропел рог, возвещая, что новая партия всадников оставила крепость. Однако число атакующих ошеломило крестьян, и самые малодушные бросились к своим избам, надеясь укрыться там от свирепых и беспощадных врагов.

— Трусы! Предатели! — кричали им отбивавшиеся от наседающих бременских беженцев всадники.

Крестьяне отмалчивались, запираясь на все замки.

— Вперед! За мной! — Ранегунда, уже дважды обрызганная вражеской кровью, призывно вскинула меч.

— Нет! — гаркнул громовым голосом Сент-Герман. — Всем отступать! Перестроиться в линию! Иначе нас перебьют!

Она обернулась.

— Мои люди гибнут!

— И будут гибнуть, если ты не заставишь их действовать слаженно!

Сент-Герман вдруг резко подался назад, ударом затылка сбил с крупа своей лошади верткого жилистого малого в шкурах и еще на лету пришиб того обухом топора.

— Ранегунда! Не медли! — крикнул он.

Калеки, перебегая с места на место, с жутким хеканьем разделывали убитых и раненых. Мелькали мясницкие тесаки.

— Да, — кивнула Ранегунда и, напрягая голос, приказала: — Отступаем! Смыкаемся в ряд!

Калфри, стоя на бастионе, в ужасе наблюдал, как огромная серая масса продолжает наползать на деревню, оставляя на вытоптанной земле измочаленные дубинками трупы. Брат Эрхбог дышал ему в ухо и непрерывно крестился.

— Почему они отступают? Они должны укрепиться! Стоять! — то и дело восклицал монах.

— Они не могут сдержать такую лавину врагов, — пояснил Калфри, глядя, как отдельные особенно юркие оборванцы уже запрыгивают на крыши сараев и изб.