— Или в часовне, — высказалась Геновефа, заставив Ранегунду поморщиться, ибо та мгновенно вспомнила о скромном строении возле западной стены крепости. Темное и продуваемое насквозь, оно было сооружено лет двадцать назад, и крыша его уже протекала по меньшей мере в дюжине мест, несмотря на непрекращающиеся попытки ее залатать.

— Брат Эрхбог объявил, что собирается искоренить у нас все, что напоминает о старых богах, — глубокомысленно сообщила жена капитана. — Ну что ж, у него есть право решать, как лучше всего угодить Христу Непорочному.

Ранегунде хотелось что-то на это ответить, но возникавшие в голове неуклюжие мысли не желали воплощаться в слова. Думать было труднее, чем распутывать тугие узлы руками в перчатках, и все же она не сдавалась. Наконец ей удалось с натугой произнести:

— Если бы старые боги обратились к Христу, нам вновь разрешили бы украшать этот зал остролистом. Брат Эрхбог тогда бы, мне кажется, не возражал.

В общее оживление, вызванное этой тирадой, решила внести свою лепту и Дага:

— Сегодня прекрасный день, но он был бы еще лучше, если бы нам дали поесть.

Другие женщины так охотно с нею согласились, что брат Эрхбог гневно покосился на них, а стоящие рядом мужчины поинтересовались, из-за чего поднят шум.

— Мы голодны, — пояснила Геновефа. — Мессе нужны наши души, но нашим телам нужна пища.

— Вы все еще не до конца покорились Христу, — заявил брат Эрхбог, и в зале сделалось тихо. — Когда это произойдет, вы испытаете насыщение, коего вам не даст никакая земная еда.

Ранегунда оглядела тощего как щепка монаха.

— У нас нет твоего призвания, брат, и наша плоть, несомненно, слабее твоей, а потому мы надеемся, что Христос Непорочный простит нас.

Последнее было прибавлено, чтобы предупредить новую проповедь, ведь два года назад брат Эрхбог разглагольствовал на подобном богослужении более трех часов, и за это время две жарившиеся свиньи вконец пересохли и подгорели.

Староста давая понять каждому, что месса все еще длится, расправил сутулые плечи и с решительным видом замер в дверях, полураскрытые створки которых пропускали в зал холод и скудный утренний свет.

— Это моя вина, что вы до сих пор не отвернулись от земных нужд, — смиренно сказал брат Эрхбог, заканчивая раздачу вина и хлеба. — Должно быть, я плохой пастырь.

— Во всем виноват снег, — возразил Рейнхарт. — Если бы его столько не навалило, мы держались бы бодрее. — Он указал на двери. — Снегопад все усиливается. Взгляните на небо. Оно похоже на белую простыню.

— Что предвещает суровую зиму, — добавил Калфри, косясь на жену и вновь обращая свой взгляд к Пентакосте.

— Тем больше у нас резонов искать вышней защиты, — сказал брат Эрхбог, и его ввалившиеся глаза засияли. — Христос Непорочный является покровителем всего мира. Он примет всех, кто придет к Нему с покаянием и любовью, ибо милость Его не знает границ. В Нем нет ничего, кроме благости, и благость сия готова пролиться на вас. Если мир обходится с вами жестоко, отриньте его и придите в Христовы объятия. Вам тут же отпустятся все прегрешения, и мир окажется неспособным вас чем-нибудь уязвить.

— Но снег есть снег, и вера в Христа — недостаточная защита от холода, — вступил в разговор Амальрик, только что расправившийся со своим хлебцем и озиравшийся в поисках дополнительной порции чего-либо съестного.