— Ага, — согласился Скарню, хотя ему и показалось, что обращается она не к нему, а к части его тела.

И действительно, Меркеля вздрогнула, словно голос его напомнил о том, кто лежит рядом с ней в постели. Возможно, она нуждалась в напоминаниях подобного рода: прошло уже больше года с той поры, как они стали любовниками, а Меркеля в мгновения экстаза все еще звала порою погибшего мужа.

Лицо ее стало сосредоточенным. Протянув руку, она ткнула Скарню в грудь ногтем.

— У тебя нет сестры, — вновь повторила она, и капитан кивнул.

Меркеля посмотрела в ту сторону, где находился Приекуле.

— Но как же сладка будет твоя месть прежней родне, когда держава вновь будет свободна… — хрипло прошептала она.

Скарню поразмыслил над ее словами. Что он будет делать, если вновь встретится с Крастой лицом к лицу? «Полковник граф Лурканио и маркиза Краста». Слова с газетной страницы жгли, как купорос. Капитан кивнул:

— О да.

Глава 19

В кабинет министра иностранных дел Зувейзы заглянул секретарь — новый секретарь, верный, а не тот, что оказался ункерлантским шпионом.

— Ваше превосходительство, прибыл маркиз Балястро.

— Хорошо, Кутуз, я его приму.

Хадджадж поднялся, демонстрируя рубашку и юбку в альгарвейском стиле, которые надел ради такого случая. Даже под тонкой тканью министр чудовищно потел, но такова была цена, которую платит дипломат обычаям остальной части Дерлавая.

— Пускай заходит.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — отозвался Кутуз и вышел.

Минуту спустя Хадджадж уже пожимал руку альгарвейскому послу.

— Добрый день, добрый день! — промолвил Балястро.

Был маркиз невысок, немолод, энергичен и куда более умен, чем казался.

— Будь вы прекрасной юной девой, — промолвил он, потрогав рубашку Хадджаджа, — я был бы весьма разочарован, что вы надели эту тряпку. А так, — он по-альгарвейски выразительно повел плечами, — переживу.

— Вы несказанно облегчили мою душу, — сухо отозвался Хадджадж.

Альгарвейский посол от души расхохотался, запрокинув голову. Надо полагать, Балястро подавился бы своим весельем, намекни ему Хадджадж, что ункерлантский посланник Ансовальд не так давно высказался в том же духе. Иноземцы, рассуждая о манере зувейзин ходить нагими, неизменно поминали прекрасных юных дев. В определенном смысле Хадджадж мог их понять, но его всегда веселило то, насколько далеко это впечатление от истины.

Балястро поудобнее устроился на подушках, которые в кабинете Хадджаджа заменяли стулья. Министр последовал его примеру. В отличие от большинства своих соотечественников, работал он за столом, но невысоким и широким — так, чтобы можно было писать, сидя на полу: еще один компромисс между обычаями Зувейзы и остального мира.

Секретарь притащил серебряный поднос с чаем, вином и сладостями. В отличие от Ансовальда, Балястро наслаждался этим ритуалом, и, пока они с Хадджаджем выпивали и закусывали, ограничивался сплетнями, пересказывать которые был большой мастер. Хадджадж не без удовольствия слушал, обмениваясь с ним легкими уколами. За чаем и вином наступало время искренних комплиментов, что позволило министру прямо высказать свое отношение к собеседнику.

Балястро поклонился, не вставая с подушек:

— Рад, что сумел доставить удовольствие вашему превосходительству. «С другом обходись так, как если бы завтра стал он врагом» — полагаю, развеивать скуку тоже входит в подобное обращение.

Поговорку он процитировал на языке оригинала — на старокаунианском.