— Какой халтурщик посвятил тебя в рыцари? — с подчеркнутым укором вздохнул Курт. — С таким-то подходом к бытию — да тебе еще до всей этой неприятной истории надлежало уйти в монастырь. Жизнь тихая, доходы не беспокоят вовсе, из врагов — одни внутренние…

— Я сказал «о тихой и праздной жизни», — напомнил фон Вегерхоф с улыбкой. — А в монастыре надо работать, и поспать там толком не дают…

Стриг запнулся, оборвав сам себя на полуслове, и замер неподвижно, вслушиваясь во что-то; Курт затаил дыхание, бросив быстрый взгляд вокруг, и прислушался тоже, однако в лесу по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь птичьими трелями. «Что?», — спросил он одним взглядом, и фон Вегерхоф все так же молча махнул рукой, развернувшись и уверенно зашагав вдоль границы Предела.

Крики Курт услышал через полсотни шагов: два голоса препирались, не скрываясь, громко — один гневный и угрожающий, другой раздраженный, возмущенный, но явно оправдывающийся. Нарушителей тишины он увидел еще шагов через десять, когда в двухголосой перебранке стали различимы отдельные слова: молодой парень в добротной, но сильно запыленной одежде, и напротив него, спиной к границе Предела — солдат из оцепления, с арбалетом, вскинутым наизготовку.

— Пень безмозглый! — почти выкрикнул парень, но назад все-таки отступил. — Придурок!

— Сам… — в том же тоне откликнулся солдат, завернув конструкцию, от которой фон Вегерхоф нервно дернул бровью и едва заметно поморщился¸ а парень растерянно замялся, явно не найдясь с достойным ответом. — Пшол прочь! — присовокупил страж границы Предела и рывком развернулся, наставив арбалет на вновь явившихся.

— Инквизиция, — коротко бросил Курт, приподняв за цепочку висящий на груди Знак, и солдат, помедлив, отвел оружие в сторону. — Мы помешали? У вас тут, я смотрю, любопытная и весьма оживленная дискуссия.

— Ходок еще один, — раздраженно отозвался тот. — Еле перехватил, самоубийца хренов…

— Да не хотел я туда! — чуть сбавив тон, но по-прежнему зло выпалил паломник. — Сто раз сказал же, ты, идиота кусок!

— А я думал, что эти ребята блюдут учтивость и благолепие, — заметил Курт подчеркнуто спокойно, и солдат желчно выговорил:

— Ага, как же! А этот еще и врет, не краснея: я его прямо за метками за шкирку схватил.

— Хворост я собирал, ясно, хворост! Там сушняк лежал! Всего три шага туда сделал!

Курт обернулся к границе предела, и впрямь увидев выроненную в траву охапку хвороста, и лишь сейчас понял, что отличало эту часть леса от той, за границами Предела. Здесь, по эту сторону, весь сушняк был выбран подчистую, а там, где зарубки и матерчатые метки обозначали начало запретной зоны, в траве и низком кустарнике без труда было можно увидеть никем не тронутые за последние несколько месяцев сухие ветки.

— За дровами полез в ловушки! — с патетической укоризной объявил солдат, словно призывая господ инквизиторов вместе с ним ужаснуться человеческой беспечности. — Ему лишний час по лесу проходить — страшней, чем сдохнуть!

— А ведь он прав, — заметил Курт, неспешно подойдя ближе, и паломник попятился, отозвавшись все так же ожесточенно, но уже менее уверенно:

— Три шага всего!

— Они могли стать последними в твоей жизни. Тебе действительно настолько лень, что лучше рисковать шеей ради пары сухих сучков?

— Нет там ничего, — буркнул парень, явно растеряв уже весь запал, и, покосившись на молчаливого фон Вегерхофа, настороженно уточнил: — Можно я хоть собранное заберу? Оно ж по эту сторону.