Анна Алмазная. Точка кипения
40 градусов Сыпал легкие хлопья снег. Обычно оживленная улица была пустынной. Он знал почему — никто не хотел попасть в свидетели. Саша медленно отступал к стене, глядя как матово поблескивает свет фонаря на влажной поверхности биты. Вот и все… Катя была его первой и последней любовью. Первой, потому как раньше он и не любил вовсе. Не испытывал того жгучего желания обладать кем-то… все равно какой ценой. Или это была не любовь, а страсть? Нет, больше — гордость? Это ведь так круто — увести любовницу у самого Лысого… Наплевать, что за короткие минуты удовлетворенной страсти придется дорого заплатить. Зато он всем доказал, что он мужчина! Да, мужчина, а не тряпка, как любила повторять вечно пьяная мачеха. Что бы это не было, а это конец. И холодная шероховатость бетона под ладонями говорила о том же. Отступать некуда. Сзади — стена многоэтажки, впереди — трое горилл Лысого. Только бы быстрее… Саша не хотел мучиться, но и надежды на скорую смерть почему-то не было. Боль. Теплая жидкость на холодных щеках. Беспамятство.
50 градусов Изящество… ажур. Тонкие детали — тронь, и рассыплются, как карточный домик. Он сюда не вписывался. Обычно ловкий, в этом доме он вечно натыкался на какие-то там вазочки, рюшки, тарелочки, вечно что-то разбивал, вечно мял свой туалет, приводя в отчаяние собственного камердинера. Кукла. Красивая, наряженная кукла, не более. Он ненавидел эту жизнь. Он любил сбегать на плац, ощущать тяжесть меча в ладонях. Любил тузить кого-то в трактире и получать ответные удары. Любил хорошенько выпить, а потом до самого утра веселиться в пьяном угаре, обсуждая с шапочными знакомыми баб, собак, оружие и коней. Он военный, ко всем чертям, и воспитан, как военный! Не менестрель! И какая к дьяволу разница, умеет он играть на арфе или нет? Да кто вообще выдумал эти арфы? Матушка? Потому как «сейчас в моде»? И эти проклятые: «Сыграй сынок, у нас сегодня такие гости…» — Ваша игра покорила саму королеву… ваш голос… Будь проклят этот голос! Будь проклята эта арфа! Будь проклята и капризная королева, что сделала из него игрушку. Будь прокляты родственники, что безустанно твердят: — Смирись… это такая честь. Обрядить аристократа в кружева, лишив законного вкуса крови — честь? Вечно притворяться «душечкой», умным, милым, улыбчивым… и так притягательно слабым — честь? А что же тогда, к чертям, бесчестие?! — Королева видит тебя таким, мой сын, так и будь таким, — уговаривала его матушка, обряжая сына в кружева. — А если я не хочу? — Ну ты же не опозоришь наш род пролитой кровью? Пролитая кровь это позор, потому как королева так решила. А быть комнатной собачкой королевы, ее мальчиком на побегушках — это честь. Принимать золото из королевских рук, дорогие подарки — тоже честь? Проклятая страна! Все в ней перевернуто с ног на голову. Вот… опять был невнимателен и разбил вазу. И матушка придет жужжать на ухо, что это был подарок самой королевы, такое внимание к младшему сыну захудалого рода. А старший? Старший, благодаря братику-музыканту, получил свой жерл маршала и укатил на войну. Война… сладкое слово. Битва, борьба, сила. А не эти проклятые романсы, которые он должен исполнять каждый вечер. Уже месяц, день в день, без перерыва! Вторая ваза полетела в стену уже нарочно. Матушка будет недовольна. А не все ли равно? Он чувствует себя как зверь, запертый в клетке! — Наше величество ждет вас, — холодный голос за спиной отрезвил виконта. — Ждет? — усмехнулся он поправляя шейный платок. — Вы поранились, мой господин, — камердинер поймал ладонь Анри, остановив ее движение. |
