Историк снял очки, облизнул пересохшие губы, залпом выпил бокал воды. Крупное адамово яблоко быстро двигалось, когда он глотал. Голубые навыкате глаза хищно блестели. Я узнала собрата по несчастью. Тот же неуемный инстинкт ищейки во времени, та же дополнительная извилина в голове.

«Тихо, тихо, не заводись, не отвлекайся, – прозвучал рядом строгий голос Агапкина. – Венским свиданием ты займешься позже, два молодых монстра встретятся в третьем томе твоего романа. Сейчас ты должна сосредоточиться на ранениях».

Ужин закончился. Мы с историком обменялись телефонами и эмейлами.

Оказавшись в своем номере, я сразу отправилась в душ и готова была нырнуть под одеяло, но увидела на бюро очередную стопку листов. Я зажгла настольную лампу, присела на кривоногий стул.

«Около 5 часов Ильич пришел из своего кабинета уже в пальто и сказал мне, что все же поедет на митинг, и категорически отказался взять меня с собой. Проходит час, другой. С нетерпением караулю у окна возвращение знакомой машины. Вот наконец она несется как-то особенно быстро. Но что это? Шофер соскакивает и открывает дверцы. Этого никогда раньше не бывало. Ильича выводят из автомобиля какие-то незнакомые люди. Он без пальто и без пиджака, идет, опираясь на товарищей. Ильич очень бледен, но идет сам, поддерживаемый с двух сторон. Сзади них – шофер Гиль. На мой вопрос Ильич успокаивающе отвечает, что ранен только в руку, легко. Бегу отворять двери, приготовлять постель, куда через несколько минут Ильича и укладывают...

Кому звонить? Я соображаю, что в 8 часов должно быть заседание Совнаркома, на котором Ильич должен был председательствовать. Теперь уж около восьми. Товарищи вероятно собрались...»

Это была цитата из воспоминаний Марии Ильиничны Ульяновой. Я опять, уже совершенно машинально, принялась рассчитывать время. Около пяти зашел в кабинет в пальто. Допустим, выехал из Кремля в начале шестого. На Хлебную биржу мог приехать не раньше шести, она была довольно далеко от центра. Выступал примерно час, стало быть, на Серпуховку отправился часов в семь, приехал не раньше восьми. Это другой конец Москвы.

Все-таки получается слишком большой разброс во времени, даже если сделать скидку на забывчивость мемуаристов. Та же Мария Ильинична утверждает, что «около восьми» Ильич уже вернулся. Гиль – что в десять только приехали на завод. Бонч – что в шесть он узнал о покушении. Есть еще воспоминания коменданта Кремля Малькова, где он сообщает, что раненого Ленина привезли в середине дня.

Первый допрос Каплан в Военном комиссариате Замоскворецкого района состоялся в 23.30. Вряд ли после задержания ей дали возможность хорошенько отдохнуть и подумать перед первым допросом.

Воззвание ВЦИК от 30 августа подписано Свердловым в 10.40 вечера.

«Всем Советам рабочих, крест., красноарм.депут., всем армиям, всем, всем, всем. Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются».

– Елки-палки, я с ума сойду! Кто второй стрелявший? О нем нет ни слова в свидетельских показаниях! Откуда он взялся и куда делся? – прошептала я и сжала виски ладонями.

Я была уверена, что не получу никаких ответов, сегодня во всяком случае, но услышала:

– Второй – матрос Протопопов. Тот самый матрос, который во время так называемого эсеровского мятежа в июле восемнадцатого разоружил Дзержинского в штабе Попова.

Я оглянулась. Агапкин уютно устроился в кресле у камина. На коленях у него спал Адам. Я тихо, жалобно простонала:

– При чем здесь Дзержинский? Мне только Дзержинского не хватало! Он же в Питер уехал!

– Успокойся.