Воспоминания потекли, как река. Его первая охотничья вылазка, первые несколько дней в дикой, нетронутой цивилизацией стране — калестинском буше. Сознание его тогда не успело перестроиться, и грубая трапперская куртка все еще пахла городской гарью.

Ощущение времени как потока частиц, бесценных минут, часов, дней, которые он не имел права растратить напрасно, заставляло Калли ускорять шаги, гнало дальше и дальше, в чашу буша. Отягощенный и замученный тяжелым переходом, он с вожделением вспоминал о прямых улицах и высоких стенах, сомневаясь, не слишком ли дорогой ценой достанутся добытые им шкурки.

Несколько дней он чувствовал себя на чужой территории, был непрошенным гостем среди скал, деревьев, узких тропинок перевалов и белоснежных горных пиков.

Но, подобно запаху городской гари, который постепенно выветривался, начали через несколько дней исчезать и психологические препятствия. С каждым новым утром, когда он просыпался под открытым небом, с каждым ночным костром, Калли внутренне изменялся. Уже к концу четвертого дня он слился с первозданной природой, вернее, был поглощен ею. Он больше не воспринимал время, как череду минут и часов, он плыл сквозь него, спокойно, естественно, подобно планете, совершающей годовой круг своей орбиты.

Длительный переход от одного горного кряжа к другому, темно-синему и туманному на фоне голубого неба, казался ему одним великанским шагом, который он сделал лениво, переступив сразу через целую череду восходов и закатов. Ноги его научились шагать автоматически, самостоятельно.

Ему уже нипочем были лишения, он перестал ощущать вес рюкзака и винтовки. И мысли становились неторопливыми и тягучими, как переход от одной гряды к другой…

Погрузившись в воспоминания, Калли почти не заметил, как прошли пять следующих дней. Едва ли заметил он также, что дверь комнаты теперь открывалась ли закрывалась с почтительной осторожностью, а еда стала вкуснее и разнообразнее. Но однажды наступило утро, и внутренние часы Калли подали тревожный сигнал. Он вернулся к реальности — наступил шестой день, время ожидания истекло, а Листром не появился. Калли сел, принялся за только что принесенный завтрак. Он чувствовал, что засиделся, и перспектива активных действий очень привлекала его. Позавтракав, он с необыкновенной энергией принялся умываться и бриться. Потом присел на койку, мысленно пробежался по всем этапам и поворотам своего плана, сличая все расчеты и выводы, словно боец, который проверяет состояние оружия, прежде чем броситься в сражение.

Наконец, удовлетворенный, — кажется, ничего не пропущено, — он подошел к двери и застучал в нее кулаком.

Глава 18

Казалось, стука никто не слышит, хотя Калли барабанил в дверь изо всех сил.

— Охрана! — гаркнул Калли. — Охрана! Откройте! Мне нужно поговорить!

За дверью послышались голоса, но дверь не открылась. Постучав еще немного, Калли вернулся к койке, присел и стал ждать.

Минуты три спустя щелкнул замок, дверь распахнулась. В дверном проеме стояла обычная троица охранников. Тот, у которого на рукаве были сержантские нашивки, тяжело дышал, словно ему пришлось пробежать изрядное расстояние, чтобы присоединиться к остальным двум. Все трое смотрели на Калли.

— Что… — Сержант перевел дыхание. — Что случилось, господин Уэн?

Его вежливый тон очень сильно отличался от той оскорбительной пренебрежительности, с какой полицейские относились к Калли в первые дни.

«Слухи — отметил про себя Калли, — в самом деле начинают просачиваться!».

Он сказал сердито:

— По-вашему, я должен сидеть и смотреть на голые стены? Неужели нельзя принести мне что-нибудь почитать… или еще что-нибудь, чтобы занять время?

Сержант к этому времени успел отдышаться.