— Как — что? Встретимся, поговорим, обменяемся впечатлениями, и, пожалуй, все.

Мать поджала губы и посмотрела в окно.

— Слушай, Саша, так это продолжаться не может. Уже прошло пять лет с того момента, как эта женщина оставила тебя. Она бросила тебя ради легкой жизни…

— Прости меня, мать, — торопливо перебил ее Второв, — мы еще с ней не разведены, давай будем говорить о ней уважительно. Да и не знаем мы, насколько легка ее жизнь. А кроме того, заочно осудить человека, ты сама понимаешь, просто нехорошо.

Наступило долгое молчание.

«Какой тяжелый и неприятный разговор! Кому это нужно? Почему люди должны мучить друг друга?»

Но мать решила довести свое расследование до конца. Она еще плотнее сжала губы.

— Я имею право говорить так, как я говорю, — сказала она упрямо.

— Ну хорошо, хорошо, мама…

— Видишь ли, Саша, возможно, что ты ее еще любишь, даже наверное так это и есть, иначе какой нормальный мужчина позволит водить себя за нос так долго…

— Я псих, мама.

— Не паясничай. Ты должен понять, что я ничего против Вероники не имею. Я могу понять ее как женщина, но я не могу согласиться с ее поведением. Да, я ее осуждаю. Но ты тоже неправ. Ты неправ по существу. И я тебе заявляю: так продолжаться не может.

— Что же делать?

— Ты должен развестись с ней, если… она не пожелает вернуться. Хотя я не знаю, с каким лицом она могла бы это сделать. У тебя должна быть семья, дети. Пора уж наконец…

Второв молчал, опустив голову на руки.

— Мама, как ты думаешь, зачем мы живем на свете?

Мать внимательно взглянула на него и улыбнулась:

— Поздновато приходит к тебе этот вопрос.

— Раньше некогда было, я отвлекался.

— Не притворяйся. Ты все и сам отлично знаешь.

— Свой ответ я знаю, мне хочется знать твой.

— Я лично вижу смысл жизни в исполнении долга по отношению к тебе и… другим людям.

Второв улыбнулся.

— Да, мама, это я чувствовал всю жизнь. В течение тридцати с лишним лет я тоже выполняю свой долг, но сейчас меня интересует вопрос, в чем смысл этого долга.

— Делать добро, быть справедливым…

— Ты считаешь, если я разведусь с Вероникой, это будет добро по отношению к ней?

Мать чуть покраснела. Проглотила слюну и встала.

— Прости меня, мама, я не хотел тебя обидеть.

— Нет, я понимаю. — Она отстранила его протянутую руку. — Но если хочешь внести ясность, необходима требовательность к себе и другим, иначе все можно так запутать, что и…

— Ясность, ясность! — воскликнул Второв, вскакивая со своего потертого перлонового кресла. — Моя милая мамочка, ты хочешь невозможного! У кого есть ясность, кто может взять на себя смелость сказать, что у него все в жизни ясно и просто? Кто?! Ты? Я? Да нет же, ей-богу! Все очень сложно, запутанно, непросто. В нашей жизни нужна не ясность, а чуткость. Мы любой узел считаем гордиевым, мы слишком часто и слишком легко вынимаем меч для того, чтобы разрубить сложные узлы наших взаимоотношений. Люблю ли я Веронику? Не знаю, мама! Не знаю, можешь не смотреть на меня так. Любит ли меня она? Не знаю, мама! Я ничего не знаю, понимаешь, почти ничего!

— Не кричи.

— Я не кричу, я просто хочу, чтобы ты поняла, что у меня да и у нее есть больное место, которое… которому… — Второв осекся и махнул рукой.

— Успокойся, — сказала мать.

— Я не волнуюсь, мне просто трудно об этом говорить.