Она была в таком волнении, когда они выезжали в Шенли в воскресенье с дядей Альбертом, что тот покачал головой:

— Не верю своим глазам! Ты прямо как школьница на детском празднике. И что такого в этом молодом человеке, что ты прямо сама не своя, Мин?

— Не знаю. Только думаю, что он просто великолепен.

Дядя задумчиво взглянул на нее и стал смотреть в окно.

День был пасмурный, было туманно, и похолодало. Солнце, похожее на оранжевый фонарь, едва просвечивало сквозь серые тучи. Большая часть листьев уже облетела, но Мин не замечала ничего вокруг. Дядя подумал, что она никогда не выглядела так очаровательно. Она надела оливково-зеленый бархатный костюм с кружевами, маленькую зеленую джульетку с перьями и голубое норковое манто. Лицо ее было счастливым. Она предалась воспоминаниям:

— Я была такая несчастная, когда возвращалась в Лондон год назад. Я решила убежать, чтобы больше не мешать Джулиану. У меня не было ни пенни, а из друзей — только Селерсы. Все это кажется кошмаром, а теперешнее — волшебным сном.

— Будем надеяться, что это так, — покачал головой дядя, — и что этот сон никогда не кончится. Но мне не нравится канитель у вас с ним. Какого черта? Или пожениться, или бросить.

Мин, не обидевшись, сказала:

— Пока он не может на мне жениться, милый дядя.

— И ты веришь, что когда-нибудь женится?

— Да, у меня такое предчувствие. Но я не хочу торопить, боюсь ранить его гордость. Я все еще не решаюсь сказать ему про дом. Адвокат, кажется, отдаст ему контракт в понедельник. Надо подготовить бедного Джулиана!

— Ну, милая, тебе виднее. Теперь все изменилось. Раньше охотился мужчина…

Мин весело засмеялась:

— А сейчас — женщины, и я — охотница, так? Пожалуй. Но я не стыжусь этого. Я охочусь за моим милым, славным Джулианом, потому что он сам этого хочет, уверяю вас.

— Тебе виднее, — сказал дядя Альберт и про себя пожелал этим двоим, чтобы они побыстрее решили свои проблемы, и он со спокойным сердцем уехал на континент. Сырую, туманную погоду, вызывавшую у него кашель, он ненавидел после морозных и ясных канадских зим.

Когда они подъезжали к Шенли, сердце Мин забилось чаще. Вот «Четыре пера», место печальной завязки всей истории, где они ужинали с Салли, Норманом и этим ужасным Айвором. Господи, как мало она тогда понимала! Как бы она теперь управилась с этим Уолтерсом! Неужели это она тогда выпрыгнула из лодки, упала в воду, бежала, как сумасшедшая, через поля, пока не упала у ворот особняка?..

Это было в другой жизни. И нить судьбы, на которую нанизано много разных маленьких жизней, еще не завершилась для нее. Кто знает, чем она завершится? Да и не важно это было для Мин, только бы постоянно видеть Джулиана, чтобы не исчез он снова и чтобы ей не исчезнуть. Новая боль разлуки была бы невыносима.

Вот наконец и Шенли! Знакомые ворота, каштаны, белый домик садовника. А рядом — вновь посаженный сад с новой изгородью. И Фрисби, она сразу узнала милого старого лабрадора, сидевшего на пути, словно специально ожидавшего ее. Она выскочила из машины, протягивая обе руки:

— Фрисби, милый, ты помнишь меня?

Собаки ничего не забывают. Он поднялся и быстро направился к ней, виляя хвостом, залившись радостным лаем, словно говоря: «Конечно, помню, маленькая Мин. Ты можешь быть в дорогом костюме и мехах, но я не забыл твое личико и голосок. Ты была добра ко мне и плакала, когда мы, бывало, вместе ждали хозяина».

Она опустилась на колени рядом с ним, не замечая, что пачкает манто:

— Милый старый Фрисби, ты все тот же!

Дядя Альберт тоже вышел из машины, и тут из домика появился Джулиан, в сером костюме и твидовом плаще, вынимая трубку изо рта.