— Ты что болтаешь, а?

— В каком смысле нехорошо? — уточнил Саня.

— В неуловимом. Метафизическом. Эманации… не те.

— Что такое эманация? — спросила Юля, на что философ ответил непонятно и многозначительно:

— Истечение духа.

Хозяйка принялась рассказывать о сегодняшнем своем посещении кладбища, плавно перейдя затем на личность покойного, то есть как муж ее любил, какие подарки дарил: «С каждого симпозиума, с каждой конференции он привозил мне…» Следовал перечень и показ отдельных чудесных вещиц: бокал из дутого стекла с узорами, фарфоровая обезьянка, изящное распятие из меди… «А какие куколки! Испанские принцессы в полном наряде…» — «А где куколки? (Настя.) По-моему, они…» «Сейчас в чулане. временно. Если хотите, можно…» — «Да мы видели, Майя Васильевна!» (Юля.) — «Ну, как угодно. Или вот бархатка, — все взглянули на теткину шею, белую, в складках и морщинах, Саня — с некоторым содроганием (та шея — да, белая, высокая… но ведь без единого изъяна! вдруг вспомнилось отчетливо и резко — без единого, не считая черной…). — Стразы — видите подвески? Хрустальный алмаз. Искусственный, правда, но мне дорог как…»

Саня уже не слушал, он осознал внезапно абсурдность происходящего — скромного празднества на месте преступления. Нет, не приведение с пурпурным язычком померещилось ему в сумраке… нет, невозможно! А вдруг? Тогда в доме сейчас находится мертвая. За те пять минут ее бы не успели вынести. Точнее, вынести и спрятать. Машины поблизости не было, точно! Нет, я ненормальный. И все же завтра надо позвонить в отделение Поливанову: может, за это время в окрестностях обнаружится тело? Почему, однако, я не смею заговорить на тему единственную, которая сейчас меня волнует? Потому что я им не доверяю, дошло до Сани. Прежде всего — тетке. И обаятельному Анатолию. И щебечущим девицам. Не доверяю и боюсь показаться смешным. Нет. я должен сначала убедиться… каким образом?.. убедиться, что я в здравом уме и твердой памяти? Психическая раздвоенность (ведь своими глазами — и не может быть!), усиленная ощущением смутным и сложным… что-то вроде: разорвать заговор зла. Звучит высокопарно, но верно.

Между тем оранжевый вечер под абажуром неспешно переходил в ночь. Женщины собирали со стола, Анатоль вроде подремывал, развалившись на стуле.

— Вы, наверное, пойдете продолжать? — прервал Саня дрему.

— Что продолжать?.. А! Это мое дело, правда?

— Правда.

— Или вы держите меня за алкаша?

— Ну что вы. Ведь праздник.

— Праздник-то праздник. Ежели б не рок этот… Ну, сидим и смотрим, как юность дергается. А дьявол дергает за нервы. Ни тебе задушевной беседы… попросту ни черта не слышно, честно.

— Скажите, Анатолий… как дальше?

— Иваныч. Для вас Анатоль. Привык… с легкой руки Викентия Павловича.

— Это кто такой?

— Жил в кабинете. Насмешливый господин. «Философ Анатоль с православной бородой».

— Ему тоже казалось, что в кабинете «нехорошо»?

— У него и спросите. Испугались? — Анатоль засмеялся и будто враз опьянел.

— Испугался. Почему нехорошо?

— Возможно, когда-нибудь я вам скажу. Да, скажу! — добавил решительно. — Но поживите сначала, войдите в атмосферу. Вы производите впечатление человека тонкой душевной организации, эмоционального. Шутка сказать — Леонтьев, — Анатоль подмигнул.