|
Он фыркал, как вулкан, и беспокойно переступал с ноги на ногу. Пользуясь тем, что он отвлекся, я обхватил полешко покрепче левой рукой, поднял его торчком и положил на верхний конец ладонь правой руки. Более неудачного способа нельзя было придумать. - Сейчас я погоню его, Гарри! - крикнул я. - Давай, старик, - отозвался Гарри. Я стал осторожно опускать полешко к подрагивающему толстому заду Полосатика. Едва оно коснулось лоснящейся кожи, последовала такая реакция, словно я поднес спичку прямо к запалу динамитного патрона. Все смешалось. Ощутив прикосновение. Полосатик тотчас подскочил вверх и лихо взбрыкнул всеми четырьмя ногами. Одно копыто задело полено, так что оно взлетело вверх, подобно ракете, и ударилось о потолок. Казалось, моя правая рука попала под копер для забивки свай. Невыносимая боль заставила меня выпустить полено. Судорожно дергаясь, чтобы не свалиться вперед через перегородку, я чувствовал, как лестница качается под моими ногами. В ту же минуту Полосатик, издав особенно мощное фырканье, наклонил голову и ворвался в клетку. - Задвигай, Гарри, задвигай! - отчаянно крикнул я; одновременно лестница выскочила у меня из-под ног, и я грохнулся в стойло. Задвижка скользнула вниз, Полосатик очутился в плену. Но успокаиваться было рано: ворвавшись в клетку, он с ходу боднул противоположную стенку, и клетка закачалась, как судно, попавшее в ураган. Щепки летели во все стороны, по мере того как Полосатик продолжал обрабатывать стенки рогами. Наши помощники заметались в поисках молотка и гвоздей, чтобы не дать узнику вырваться на волю. Сидя на угрожающе качающейся клетке, Гарри с тревогой смотрел на меня. - Ты цел, старик? - с беспокойством осведомился он. С некоторым усилием я поднялся на ноги; рука болела так, будто на нее наступил слон, и заметно опухла. - Я-то цел, да, боюсь, кисть сломана, - ответил я. Так оно и было: в больнице рентген показал, что сломаны три косточки плюсны. Учитывая силу, с которой они были зажаты в деревянном сандвиче, хорошо еще, что их не раздавило вдребезги. Мне дали болеутоляющее, от которого боль нисколько не умерилась, и врач сказал, чтобы я воздержался от работы два дня, пока кости станут на место. Это было, так сказать, мое первое почетное ранение при исполнении служебного долга, и утешение не заставило себя ждать: миссис Бейли обращалась со мной так заботливо и почтительно, словно я совершил подвиг, достойный ордена. Вечером, когда я у камина нежил мою ноющую руку, вошел Чарли. - Что ж, дружище, придется тебе укладывать свои вещички, - приветствовал он меня. - Укладываться? Что ты такое говоришь, Чарли? - всполошилась миссис Бейли. - Только что из дирекции передали, - Чарли с блаженным видом протянул к огню ноги в домашних туфлях, - в конце недели домой отправимся. - Домой? Ты хочешь сказать - в Лондон? - Ну да, - ответил Чарли. - Довольна? - Конечно, довольна, - сказала миссис Бейли. - Но что же будет с Джерри? - Ты переберешься в лачугу, ее теперь будут заселять, - сообщил мне Чарли. Лачугой называли огромное здание учрежденческого вида, которое было выстроено для обслуживающего персонала и в котором, насколько мне было известно, еще никто не жил. - В этот сараище! - воскликнула миссис Бейли. - Да он там зимой в ледышку превратится. - Ничего, там есть печи, все как положено, - успокоил ее Чарли. |
