Софья Радзиевская. Том-музыкант
Арстан
Я только что заплатила за барсёнка деньги старику киргизу, у которого мы ночевали. Теперь барсёнок стоял на высокой куче пёстрых одеял, у стенки юрты, и смотрел на меня совсем по-детски своими голубыми глазами. Но это были уже не знающие страха глаза «хозяина гор». Они смотрели не мигая, только зрачки слегка суживались и расширялись, а вокруг них, в голубом, поблёскивали коричневые крапинки. Он посмотрел на меня, потом вниз на пол и тихо пискнул, не решаясь спрыгнуть. Я взяла его на руки и прижала к себе. Он засунул мордочку мне под подбородок и удовлетворённо вздохнул: «хозяин гор» был ещё очень мал, и ему недоставало материнской ласки. Его серая разрисованная мордочка и круглые чёрные ушки с яркой белой бахромой были на редкость красивы. Он походил на громадного головастого котёнка, но не умел мяукать, а лишь пищал. Ему было недели четыре, мне — восемнадцать лет. Я возвращалась из экспедиции от истоков реки Нарына, а его три дня тому назад унесли в мешке из родной пещеры в горах, с перевала, по которому мы должны были проехать, возвращаясь домой. Старый киргиз рассказал мне его историю. Мальчик-пастух нашёл барсят в горах и в мешке притащил хозяину. Всё шло гладко, хозяин на радостях дал ему большой кусок мяса и подарил мальчику старый халат. Дальше пошло хуже: родители барсят по следам добрались до аула, детёнышей в нём не нашли (их ночью на лошадях отправили в соседний аул) и в злобе разорвали шестнадцать овец. Кончилось совсем плохо: отец отколотил мальчика, а хозяин отнял подаренный халат. Пока седлали лошадей, мы напились тёплого молока. За три дня жизни в юрте барсёнок уже научился пить из деревянной чашки и только иногда от жадности глубоко засовывал в неё мордочку и захлёбывался. Затем мы сели на лошадей. Чашку, полученную в придачу к барсу, я положила в карман, барса взяла на руки, и мы тронулись дальше вдоль ущелья к перевалу. «Хайр, хайр!» — кричали мне киргизы. «Хайр, хайр, рахмат!» — отвечала я им, и скоро скала на повороте закрыла от нас место нашего ночлега. Сытый барсёнок уютно устроился у меня на руках. Повод лошади я привязала к луке седла. Слева внизу мчалась по камням горная речка, справа поднималась каменная стена, чуть-чуть наклоняясь над нами. Мы ехали верховой тропой. Так называются выступы камней между небом и землёй. Горные лошади шли по ней твёрдо и уверенно, лошадь из долины свалилась бы вниз через пять минут. Проводник, сидя в седле несколько боком, размахивал камчой и пел высоким голосом. Барсёнок развалился у меня на руках, как у себя дома, и причмокивал во сне; хвост, который был длиннее тела, весь в серых и чёрных кольцах, свешивался мне на колени. Мерное движение начало было убаюкивать и меня. Придерживая барсёнка одной рукой, другой я опёрлась о луку и покачивалась в такт шагу лошади, как вдруг послышался грохот падающих камней и резкий толчок едва не выбил меня из седла. Лошадь судорожно прыгнула и забила задними ногами, стараясь найти ускользавшую опору. Потеряв стремя, я отчаянно цеплялась за гриву лошади, смутно слыша крик Атамкула: — Камчой, камчой бей, прыгай, прыгай, пропадёшь! И так же внезапно всё успокоилось. Лошадь последним усилием согнула спину и, как кошка, перепрыгнула обвалившееся место тропинки. Тяжело дыша, она прислонилась к выступу скалы. Пересиливая головокружение, я выпустила гриву и с ужасом вспомнила — барсёнок… А он чувствовал себя лучше всех. Выскользнув из моих рук, он попал на мягкую переднюю луку седла и, уцепившись за неё коготками и вытянув шейку, с любопытством смотрел вниз, где всё ещё гудели и сыпались потревоженные обвалом камни. — Страха нет у шайтана, — одобрительно улыбнулся Атамкул. Но и он побледнел и дышал учащённо. |
