Вероятно, унаследовал ружье от прославленного воина. Но уже то, что молодой навах имеет такое ружье, доказывает, что среди своего племени он человек не простой.
Придя к этому выводу, Томек решил внимательно присмотреться к наваху. Возвращался он осторожно, прячась за обломками скал, и смог подойти к наваху незаметно. Индеец сидел на земле и, опершись локтями о колени, уткнулся лицом в ладони.
Томек изумился – неужели краснокожий плачет? Невероятно. Слезы никак не вязались с его мужественным поведением. И все же Томек не ошибся: из‑под судорожно прижатых к лицу пальцев текли слезы. Навах плакал. Были ли это слезы боли, или отчаяния, или разочарования? Этого Томек знать не мог, но он понял, что подглядывать за человеком в минуту его слабости неблагородно. Он осторожно отступил назад и только спустя какое‑то время вторично вернулся к спутнику.
Сидя на земле, индеец поправлял волосы, растрепавшиеся во время борьбы. Рядом лежал обрывок рубахи, которым Томек перевязал ему рану. На лице индейца уже не было видно волнения, так прекрасно он владел собой. Увидев Томека, он произнес:
– Мой белый брат нашел ружье. Хорошо. Мне уже пора. я должен спешить.
Томек положил ружье рядом с краснокожим и сказал:
– Ты плохо сделал, мой краснокожий брат, что снял с головы повязку. Из раны еще идет кровь.
Навах посмотрел на него. Долго вглядывался он в глаза белого юноши, но, видимо, так и не обнаружил в них хитрости или коварства, потому что грустно улыбнулся и ответил:
– Краснокожие больше всего нравятся бледнолицым тогда, когда их кости белеют в прерии. Все индейцы для бледнолицых – паршивые собаки, цепляющиеся за землю, которую хотят иметь белые. Навахи, апачи и сиу умеют биться с врагами. Я – навах. И если кто‑нибудь из белых или краснокожий полицейский, служащий у белых встретил бы меня, раненого, в прерии, то доставил бы к шерифу как человека, подозреваемого в нападении. Я сказал это потому, что ты, мой брат, приехал сюда из‑за большой воды, чтобы взять с собой белую скво и скоро уедешь с ней на свою родину.
– Я уже много раз слышал, как подло ведут себя белые люди с индейцами, но никак не думал, что среди вас нашлись предатели, служащие угнетателям. Ведь американская земля принадлежит вам, это ваша родина.
– Мой брат так же молод, как я, но Маниту одарил его большим умом. Мой белый брат должен уже сидеть в совете старейшин своего племени. Если бы все белые говорили и поступали так, как ты, то индейцам никогда не пришлось бы выкопать военный топор, выступая против них. Увы, даже не все индейцы понимают, что надо держаться сообща. Нашлись и предатели. Сущие паршивые краснокожие собаки!
– Я понимаю тебя, потому что моя страна тоже не знает свободы. И у нас немало предателей. Но надо подумать о твоих ранах. Давай подложим кусок рубашки под повязку, из‑за которой торчат перья. Подожди, я тебе помогу! Вот так! Теперь хорошо. А ногу, ее мы сейчас вправим и перевяжем.
Томек ловко вправил вывих и перевязал ногу обрывками рубашки. Несмотря на боль, индеец над чем‑то задумался, но лишь после длительного молчания выразил свое опасение:
– Мой белый брат живет у шерифа Аллана, и если он вернется израненный и в изорванной одежде, шериф наверняка станет спрашивать, что случилось. Что мой брат ответит?
– Прежде всего я постараюсь, чтобы Аллан меня не увидел таким. Потом вызову из дома моего приятеля, боцмана Новицкого, и попрошу его принести мне свежую рубашку.
– Ты говоришь о белом мужчине высокого роста, который тоже живет у шерифа?
– Ты видел боцмана Новицкого? Когда? – вопросом на вопрос ответил Томек, подозревая, что навах следил за всеми обитателями ранчо Аллана.
– Я работаю у шерифа ковбоем.
– Ах, вот как выглядит дело! – улыбнулся Томек. – Значит мы вместе можем вернуться домой. |